– Никогда не забуду, как мы с Римкой Москалёвой Леньке Щипачеву на монтаже по "Малой Земле" и "Возрождению" Брежнева в стакан вместо воды беленькой налили! – обратилась Антонина Федоровна к своей, старой как мир, кошке Филумене. Животному было все равно, что говорила хозяйка, но приученная внимать словам старухи, кошка, не мигая, смотрела на нее своими желтыми глазами.

– А он, веришь, по привычке как хлебнет сразу полстакана! А в зале весь областной партхозактив – не плюнуть, не выпить! Он глаза выпучил, как рак, и молчит! Мы с Римкой в кулисах обссыкаемся. Жданько, директор филармонии, шепотом орет, что он нам пёзды на жопы натянет. Наконец Ленька водку глотнул, крякнул, а через пять минут стал шамкать и чавкать, точно, как Генсек! С залом истерика, секретарь по идеологии Вредун в директорской ложе лежит в припадке, мы с Москалёвой доперли, что переборщили, сидим дрожим, взаправду со своими затертыми пёздами прощаемся. Были дела… Земля пухом Ленечке, хороший мужик был, хоть и сволочь редкая, такая же гадина как ты, Филка!

Старая кошка была не согласна, но считала, что лучше промолчать.

– Мы с Римкой не один клок волос друг другу повыдирали из-за Леньки! – продолжала Антонина Федоровна, теперь представляя, что дает интервью корреспонденту «желтой» прессы, – а он жук, в Ивантеево с шефскими концертами едет со мной – понятное дело, ебет меня, в Красногорье – с Римкой, ее там вовсю натягивает! Вернется – бегом к жене, Люсенька, усеньки-пусеньки! А Люська, наша костюмерша, все знала, но молчала и мстила нам с Москалёвой втихую. Мне-то ладно, то булавку в концертное платье спрячет, то бретельку подрежет. А Римку она взаправду люто возненавидела. Это ж надо, додумалась – парик сапожным клеем смазала! В областной больнице Москалёвой ее рыжий скальп потом три часа сдирали! И кто знал, что Люся действительно Щипача так любит, а не выпендривается! На следующий же день после его похорон взяла наша Люсьена, да и отравилась газом. Вот дуреха! Вроде тебя, Филка!

Филумена стоически терпела несправедливые оскорбления.

– А может, и правильно, подохнуть сразу, чем коптить небо как Лиза! Эх, Лизавета, подруженька! К ней и ходить теперь страшно! Как подумаешь, что сама такой, как травушка-муравушка стать можешь, мороз по коже!

Антонина Федоровна встала с дивана, закуталась в старый плед и зашлепала на кухню поставить чайник. Под ногами сразу оказалась Филумена. Терлась, мурчала.

– Что, и у тебя кости ломит, старая шерстяная подстилка? Чего мяучишь, засранка? Ты молоко пила, вот и нечего… и как тебя ещё моль не съела? Ладно, пошли чай пить…

Кольцова поставила чайник, села на табуретку, взяла кошку на колени, положила руки на стол, снова задумалась. "Легко жила, матушка! Теперь на старости лет несладко".

А легко ли она жила? Тоня Журавлева, девчушка из провинциального заволжского городка, бредившая перед войной Орловой, Серовой да Смирновой. В войну, мобилизованная на лесосплав, она видала такое, после чего, казалось, напрочь исчезают все иллюзии. Но нет, после Победы она три года в Москве, стирая в кровь руки на Трехгорке, ухитрялась бегать во все театры на премьеры и каждый год упрямо пробовала поступить в театральный. И поступила, как в сказке! Но сказка кончилась, когда ее, уже беременную от красавца-однокурсника распределили в Южногорский драматический театр. Он уже вовсю играл в кино героев-комсомольцев, и в перерывах между съемками, накануне ее отъезда в Южногорск, у них состоялось короткое объяснение. Оказалось, что их встреча была ошибкой, любовь прошла, завяли помидоры. Она проревела все два с половиной дня пути в тряском поезде на юг, и такая вот, с опухшей рожей, краснющими глазами, с уже округлившимся пузиком, предстала перед главрежем своего театра. Старый, потасканный донжуан, с неизменным галстуком-бабочкой, косивший одновременно под Станиславского, Немировича-Данченко и Сару Бернар в пресловутой роли Гамлета, взглянул на нее из-под очков и, грассируя, сказал: "Отлично, голубушка! На роль Джульетты Вы решительно не подходите. Зато образ монтажницы-высотницы Тоси Убийвовк просто создан для Вас! А на резонный вопрос зрителей относительно Вашего, так сказать, деликатного положения, есть вполне убедительный ответ в духе социалистического, извините, реализма: "Ветром надуло!". Она безудержно разревелась прямо у него в кабинете. В тот же день она познакомилась с Петей, сыном своей квартирной хозяйки. Тихий, спокойный, немного застенчивый молодой мастер через неделю сделал ей предложение. Конечно, мамаша его была против. Но он, даром что тихоня, держался как кремень: "Я ее люблю, ребенок будет моим, я так решил!". Еще до свадьбы они переехали в общежитие, и после этого он никогда не общался со своей матерью. Когда свекровь умерла, они с Петей уже были в предразводном состоянии. Другой бы подумал, а ведь мама была права, и пришел бы каяться да плакаться на могилку. Но он даже не появился на похоронах.