– Сергей Михайлович, что же Вы не дали знать, мы бы всё, как всегда, в лучшем виде, Вы же знаете… – лепетала бандерша.

– А что, Эмма, у тебя в борделе, как всегда, пожар во время наводнения?

– Да что Вы, Сергей Михайлович, все окей, все на мази, – противно захихикала тертая сводня.

– Ты чего ржёшь, старая кобыла? Я тебе сейчас без мази так засажу, концы отдашь и на пенсию не выйдешь! – Сергей искал выхода клубку страстей, кипевших у него внутри, – тащи сюда Ксюху, а то тебя выебу! – он распахнул двери номера-люкс, который почти был всегда свободен и ждал его прихотей в любой час дня и ночи.

Эмма состроила жалостливую мину:

– Сергей Михайлович, миленький, она на спецзаказе, её Жека час назад в сауну повез. Давайте Вам новенькую, Марину, её Женя сегодня оформил, молоденькая, свеженькая, все умеет, как Вам нравится, их сегодня на вокзале менты прессанули, так она вся в слезах к нам: «Женя, Эмма, не погубите, возьмите, а то хоть на улице подыхай!», – Эмма хорошо знала вкусы патрона – он не брезговал малолетками с тугими попками.

– Да ты что, сука, опизденела, – Пинчук молниеносно наградил старую шлюху звонкой оплеухой, – ты под меня, падла, еще блядей вонючих из привокзального сортира не подкладывала! Совсем страх потеряла!

Эмма зашмыгала носом. Растирая рукой по испитому лицу кровавую юшку вместе с обильным макияжем и, градом покатившимися слезами, заныла:

– Ну, что Вы, Сергей Михайлович, я же самое лучшее, я же со всем уважением…

Пинчук, не слушая ее оправданий, быстро набрал номер по мобильному, и, держа его у уха левой рукой, резким хуком правой вырубил плаксивую бабу.

– Жека, где Ксюха? Ты что, урод, не знаешь, зачем она у тебя работает? Вы где, на «Бригантине»? Бери её и гони сюда, я на повороте на Лиманы встречу.

Женя, по-видимому, попытался что-то возразить, но Сергей негромко, зло прошипел:

– Мне по барабану, это твои проблемы. Не будет вас на повороте через десять минут, ты меня знаешь, тебя раком поставлю.

Пинчук открыл бар, налил треть стакана вискаря, залпом выпил, пнул ногой лежащую на полу стонущую Эмму, переступил через неё, хлопнул дверью и спустился в фойе. Там у входной двери в струнку вытянулся охранник. Сергей быстро прошел мимо него, вскочил в машину и погнал по спящей одноэтажной улице поселка.

На пустынном повороте у камышей стояла серая «Ауди». За рулем сидел бледный Жека, на заднем сидении перепуганная всклокоченная Ксюха, шестнадцатилетняя проститутка со стажем. Она хорошо знала, как ублажить Сергея, была готова ко всему, но даже она на секунду растерялась, когда он, подъехав, выскочил из своего «Мерседеса», распахнул заднюю дверь их машины и, стоя, сунул ей в лицо торчащий колом член: «Соси!». Ксюша принялась быстро работать ртом, Женя на переднем сидении боялся дышать, но Пинчук нервничал: «Давай, блядь, раком на капот, живо!». Девка торопливо раскатала ртом по стволу заранее заготовленный презерватив, выскочила из машины и голым животом плюхнулась на холодный капот. «Вот тебе, сука!», – Пинчук резко вогнал Ксюхе в зад и начал бешено долбить. Она неподдельно стонала, Жека, по-прежнему, не шевелился от страха, а Сергей Михайлович Пинчук, наяривая в жопу малолетнюю шлюху под завывания осеннего ветра, все думал и думал о Нате.

***

Эта ночь в Южногорске, за сто двадцать пять километров от моря и от Джексонвилля, была холодной и ненастной. Антонина Федоровна Кольцова с вечера почувствовала себя плохо. В ее тесной квартирке на четвертом этаже хрущевского дома на центральной улице города было сыро и неуютно. Антонина Федоровна, Заслуженный деятель искусств республики, артистка областной филармонии на пенсии так и не привыкла жить одна. Вокруг нее всегда бурлила жизнь, менялись лица, приходили и уходили мужчины, подруги. Она никогда не задумывалась над тем, с кем она останется завтра. А когда задумалась впервые, оказалось слишком поздно. “На хрена теперь мне, уставшей от жизни, нездоровой пожилой женщине, старый пень семидесяти лет со своим простатитом, вечными жалобами на неудачную жизнь, засранными трусами и дырявыми носками? Подружки не лучше. Взять хотя бы Римму, ведь блядище первостатейная была! Она в филармонии разве что с кларнетом половой жизнью не жила, а теперь в церковь ходит чаще, чем пердит, прости меня Господи! Грехи замаливает! Да если бы Бог обо всех ее похождениях правду узнал, он бы с облака свалился! А нынче, о чем с ней говорить? Как свечку поставить да что есть в постный день! Увольте! А жаль, заводная баба была!».