В один из последних августовских дней я лежал голый на прибрежном песке глубокой и узкой реки и обсыхал на солнце. Мой товарищ ещё плескался, он поднял такой шум и тарарам, какой обычно устраивают во время купания не взрослые люди, а мальчишки лет восьми-девяти. Потом он вылез на берег, свежий и сияющий с головы до пят; коричневый крест у него на лбу выделялся особенно отчётливо. Какое-то время мы лежали на песке, один подле другого, лежали и молчали. Я и хотел и не хотел спрашивать его про шрам. В конце концов спросил.

Он приподнял голову с песка и посмотрел на меня с любопытством и лёгкой насмешкой.

– А не испугаешься?

За много лет я навидался всякого.

– Рассказывай, – произнёс я.

Мой отец умер, когда мне было несколько месяцев. Из всего, что я слышал о нём, я понял, что он был «со странностями». Отстранённый от всего человек – я всё-таки представлял его именно таким, каким нафантазировал, в то время как другие говорили, что он был обычным чудаком. Впрочем, рассказать я хочу не о нём.

Мать моя была женщина стройная, высокая, широкоплечая, сухощавая и вечно хмурая. Она держала лавочку. Мать кормила меня, платила за моё обучение в хедере[13] и частенько меня била, потому что я рос не таким, каким ей бы хотелось.

А чего ей хотелось? Я так до конца и не понял. Наверное, она и сама этого не знала точно. С моим отцом она постоянно ругалась, и, так как он умер, она осталась вдовой в тридцать два года. На все предложения сватов моя мать только головой качала:

– Нет, после того, что было, – не смогу больше. Да и не нужен мне никто. И вообще, зачем ребёнку отчим?

Больше она замуж не вышла. По-видимому, я должен был вырасти таким же, как мой отец, только без его недостатков – тот был не от мира сего, и, как, бывало, говаривала мать, «слишком уж вспыльчивый». В общем, так: била она меня часто, сильно, безжалостно. Однажды – мне тогда было двенадцать лет – она принялась избивать меня железным прутом, который служил ей, чтоб запирать ставни в лавке изнутри. А я возьми и дай ей сдачи – и она вдруг остановилась и побледнела, глядя на меня вытаращенными глазами. С тех пор она больше не поднимала на меня руку.