Когда до Джорджа дошло, что порки – двадцати ударов плеткой хватило бы, чтобы вогнать в беспамятство взрослого мужчину, а тем более женщину, – не будет, его румяное лицо просияло от облегчения.

– Черт меня дери, а эта девица хороша! – воскликнул он и отвесил Китти изящный поклон. – Как поживаешь, прелестница?

– Уже лучше, милорд, благодаря вашей милости. – Китти присела в реверансе.

– Ба! Ник, она еще и умна!

– Возможно.

– Слушай, Ник. Касательно «не терпящего отлагательств дела», о котором ты мне написал. Твое письмо такое mystérieux[3], как говорят французы, черт бы их подрал, что я ни слова не понял.

Фэнтон вынул из кармана сверток и протянул Джорджу:

– Я обнаружил это вчера. Кто-то спрятал его втайне от меня. Прочти надпись.

– Яд! – Джордж отшатнулся и задрожал. – Забери, скорее забери!

Удивительно: неустрашимый лорд Харвелл, который всегда первым бросался в бой (со слезами на глазах заявляя, что война претит ему и он дерется ради мира), побледнел как смерть при виде мышьяка.

– Мне конец? – со страхом спросил он. – Яд просочился в руку? Как думаешь, она вспухнет и почернеет? Черт возьми, Ник, я серьезно!

Фэнтон взял у него злополучный сверток и ответил:

– Успокойся. Смотри: я же держу его, и ничего. Теперь к делу. Ты разглядел рисунок под надписью, выполненный синими чернилами?

– Я… признаться…

– Сам я не догадался, но Джайлс помог. Он говорит, такой знак рисуют на аптечных вывесках.

– С чего это?

– Похоже на ступку и пестик над ней. По всему выходит, что это аптека «Голубая ступка».

Джайлс самодовольно хмыкнул и завел глаза к потолку.

– Спросим у грузчиков или носильщиков, кто-нибудь да знает, что это за место.

– А им-то откуда знать?

– Мы скажем, – невозмутимо ответил Фэнтон, дословно цитируя рукопись Джайлса, – что ищем аптеку под вывеской «Голубая ступка», в переулке Мертвеца, недалеко от Стрэнда, рядом с «Головой дикаря». Там мы и выясним, кто купил мышьяк.

– Умно, умно! – закивал Джордж, который никогда не отличался сообразительностью. – Отправляемся сию же минуту?

– Да. Я лишь ненадолго зайду к супруге…

Глаза Джорджа чуть не вылезли из орбит.

– Боже милостивый, Ник! Опять ты за свое?

– А ты, я гляжу, за свое? Угомонись. Лидия просто-напросто должна услышать мой голос. А потом… – Фэнтон осекся. Им вдруг овладело дурное предчувствие: вот-вот случится нечто ужасное. – А потом – в «Голубую ступку», что в переулке Мертвеца!

В чем в чем, а в вывесках на Стрэнде не было недостатка. Те, что висели рядом, сталкивались с грохотом и лязгом, иные врезались друг в друга с коротким оглушительным треском, напоминавшим пистолетный выстрел; вывески-одиночки раскачивались на своих цепях и закручивались вокруг себя, производя, в зависимости от тяжести и размера, самые разнообразные звуки – от высокого заунывного скрипа до загробного стона.

А все потому, что по Стрэнду гулял ветер, да не простой, а крепкий и порывистый, задувавший с Чаринг-кросса. Он гнал перед собой облака сажи, грозил сорвать шляпы и парики с голов добропорядочных прохожих, заставлял дергаться в диком танце вывески. Рассохшиеся и грязные, они, однако, поражали воображение буйством красок и сюжетов.

Вот раззявленный рот цвета новехонькой печной трубы; чуть дальше, над входом в харчевню, – зеленая русалка; а еще глаза, собачьи головы, три пьяные рыбы, и все они подпрыгивают, пляшут, качаются на волнах солнечного света, брызжа во все стороны малиновыми, пурпурными и золотыми вспышками, ветер же носится как безумный, врезается в облака сажи и, смешиваясь с ними, превращается в черный вихрь.