– Так язык ведь всегда отражает мышление, – напомнила Маилла.

– А мышление развивается, – согласился Ульвен. – Поэтому та космолингва, которая существует реально сейчас, отличается от исходного прототипа. Даже если не принимать во внимания многочисленные заимствования и неологизмы, вроде терминов, связанных с игрою на скрипке. Я сравнивал парадигмы по разным параметрам. Уверю вас, это так.

– В космолинге есть диалекты? – спросила я.

– Как во всяком живом языке, – подтвердил он. – Это я тоже утверждаю не наобум, а проанализировав множество материалов с разных планет. Разговоры, записанные на межпланетных станциях, варианты космолингвы, бытующие на планетах среди местного населения, профессиональная лексика… Да хоть бы эта наша беседа.

Мы удивленно переглянулись, потому что вдруг сообразили, что все время говорили на космолингве и не воспринимали ее мертвую речь с затхлым привкусом. В устах Ульвена она была исключительно гибкой.

– А что сказали твои оппоненты? – полюбопытствовала Маилла.

– Самое веское из возражений: живым называется тот язык, на котором кто-то говорит от рождения. Космолингва не перенимается от родителей, а выучивается, пусть и в детстве.

– И ты что ответил?

– Во-первых, я пишу не о том, что космолингва уже превратилась в такой же язык, как прочие, а о тенденции. О вселенском процессе. Мы не вправе заранее утверждать, что нигде не возникнет такая ситуация, при которой родным языком для кого-то окажется именно космолингва. И такие случаи есть, хотя они единичны. В основном на замкнутых орбитальных станциях, где производят детей из пробирки. Более экстравагантный пример я привел со ссылкой на барона Максимилиана Александра: космолингва – родной язык всех мыслящих роботов на планете Арепо.

– Но это же искусственный интеллект, – возразила я.

– Видела бы ты этих роботов, Юлия, – усмехнулся барон. – Впрочем, лучше к ним не соваться.