Я надела его через голову. Ткань мягко легла на тело. Сарафан слегка обрисовывал грудь и легко струился по бёдрам, заканчиваясь чуть выше колен. В зеркале я увидела, как после душа кожа всё ещё свежа, с лёгким румянцем на щеках и шее. Губы были чуть припухшими.

«Может, добавить акцент?» – подумала я. Взяв щёточку, провела по ресницам. На губы нанесла блеск. Без тонны косметики – лишь тонкие штрихи. Этого оказалось достаточно: глаза засияли, улыбка стала мягче.

В дверях появился Нэсс. Его волосы были влажными после душа, он был одет в чистые джинсы и белую льняную рубашку, на этот раз расстегнутую на пару пуговиц. Он остановился на пороге, молча глядя на меня.

– Одобряешь? – спросила я, расправляя подол.

Он не сразу ответил. Подошёл ближе, провёл пальцем по моему открытому плечу, посмотрел вниз, на подол, который играл на ветру.

– Одобряю… и хочу запретить другим это видеть, – пробормотал он с лёгкой хрипотцой.

Я рассмеялась и подтолкнула его к двери:

– Тогда идём, пока ты не передумал.

После сборов мы вышли на улицу. Нэсс взял складной зонт, хотя небо было ясным. Я шла рядом, чувствуя, как сарафан ласкает кожу при каждом шаге.

Мы бродили по улочкам Нарвы, разговаривали обо всём и ни о чём, заглядывали в маленькие магазины, останавливались у витрин. Время здесь текло иначе: без спешки, без необходимости что-то доказывать.

Я заметила, как взгляд Нэсса задерживается на старых зданиях, облупленных вывесках и лицах прохожих. Он впитывал атмосферу города, как будто боялся что-то упустить.

– Тебе нравятся такие города? – спросила я, догадываясь о его мыслях.

Он улыбнулся:

– Да, но не совсем такие. Спокойные, старые – нравятся. С историей, которая чувствуется в каждом камне, – тоже. Мне нравится, когда время словно замедляется, но при этом чувствуется жизнь. Нарва немного другая. Она… как бы мертвая. При развале СССР тут было 80–100 тысяч человек, 10 лет назад – 60 тысяч. Сейчас, наверное, и сорока нет. Это ощущается. Нарва стала городом, который никому не нужен.

Я вздохнула, подтягивая подол от порыва ветра:

– Мы с Лиссой, наоборот, любим суету. Жизнь на высоких оборотах.

– Ты привыкла к скорости, – тихо сказал он. – Но иногда полезно остановиться. Не потому что сдаёшься, а чтобы лучше видеть, куда идёшь.

Он засунул руки в карманы, его походка оставалась уверенной, но в каждом движении чувствовалась внимательность.

– Почему ты не любишь шумные города? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Не против шума… если он естественный. Как гул старой площади с запахом хлеба и кофе. А не визг метро и блеск реклам. Питер… привычка. Но Нарва… здесь время ждёт человека, а не наоборот.

– Ты хотел бы жить здесь? – спросила я после паузы.

Он задумался, замедлив шаг:

– Возможно. Но не здесь. В небольшом городке, где есть ритм, но сохраняется душа. Может, в Провансе. Или в Карелии.

Я кивнула, чувствуя, как его слова отзываются внутри меня.

Мы шли к замку. Иногда останавливались у витрин: я дразнила его, уговаривая купить новую рубашку или галстук. Он отмахивался:

– Это твоя природа – вдохновлять. Моя – сопротивляться.

Я смеялась, брала его за руку, играя с его запястьем.

Когда мы дошли до Петровской площади у реки, он вдруг притих. Мы стояли на смотровой площадке, ветер трепал мои волосы, прохлада реки поднималась лёгкой дрожью по коже.

– Ты когда-нибудь видела, сколько людей стоит на границе? – спросил он, глядя на воду.

– Нет. Но всегда удивлялась, как люди это терпят.

– Привычка, – сказал он, кивая на мост. – И надежда. Но вид реки… он успокаивает. Здесь всё одновременно живое и мёртвое.

Я молча взяла его за руку. Его пальцы крепко обхватили мои.