– Нет, прости, – следует поспешный ответ, – просто у меня в голове не укладывается. Я папа, – в трубке наступает провисание. – Это те двое забавных деток, что я видел в парке, да?

– Естественно, это они. Я не держу подпольного производства по разведению детей в массовом количестве.

– Здорово, – говорит Марк.

И я слышу по его голосу, что он улыбается. Почему–то у самой теплеет на душе. Он явно рад, а я рада, что он рад.

Конечно, реакция не совсем адекватная, но мужчинам вообще труднее осознать себя отцами. У большинства есть девять месяцев, чтобы свыкнуться, а этому сразу предоставили готовых детей, которым в школу через год.

– Может, перезвонишь, как переваришь новость? – предлагаю, когда молчание в трубке затягивается.

– Нет–нет! Вдруг ты меня заблокируешь и номер поменяешь. Снова. На поиск нового тоже время нужно. Я просто счастлив. Нет, правда. Я уже год точно ненавижу собственную пустую квартиру, возвращаться туда, а там никто не ждет. Даже кошки нет. А тут сразу двое родных людей. И ты, конечно.

– Что я, конечно? – логика восторженного Золотарева для меня за пределами понимания.

– Ты их мать, значит, идешь в комплекте.

– Чудеса дедукции, – бормочу, гадая, когда он начнет возмущаться, что я раньше не сообщила о детях. – А Кира кем будет? Тетей?

Да, такой момент порчу, но пора уже о насущном поговорить. Золотарева ведет куда–то не туда. Сейчас еще мамочке позвонит, сообщит радостную весть, а там и папочка подтянется.

И вот он–то с удовольствием заберет наследников. Костика уж точно. Ведь не будет он теперь нас троих травить. Хотя кто его разберет, что он там будет или не будет.

– Марина, забудь, пожалуйста, про Киру, – голос Марка становится нормальным, без восторженного придыхания и фантазий о розовых слонах, – лучше расскажи, почему ты не сообщила мне о беременности? Неужели из–за Жанны?

Ну вот, цветочками полюбовались, пошли ягодки. И никто не обещал, что они будут сладкими, скорее уж кислыми и с горчинкой.

– Милый, – начинаю проникновенно, – а ты мне дал шанс что–то тебе рассказать? Я собиралась в тот же день, кричала в трубку, когда ты сообщал, что у родителей останешься ночевать, но ты отключился!

– Ладно, – в голосе Золотарева проскакивает раздражение, – пусть так. Виноват, сам дурак. А потом–то что помешало? Ты предпочла сбежать!

«Ты предпочла бежать!», – фраза, как пощечина. Ужасно несправедливо и обидно.

Нет, ягодки не просто с горчинкой, они гнилые и пустые внутри!

– Иди ты, Марк, просто иди, – произношу, – ты ни черта не знаешь. Ни про визит, ни про больницу, ни про мои страхи. И не узнаешь. Прощай.

Отключаюсь, остервенело тыкая в телефон, хотя он ни в чем не виноват.

Палец тянется отправить номер Марка в черный список, но я почему–то не делаю этого. Лишь выключаю звук и ложусь спать. Поздно уже. Детям завтра надо в сад. Машкины уехали к бабушке, и моим стало скучно. По крайней мере, Света с Костиком побудут в саду, пока я вещи и документы заберу, если все станет очень плохо.

С тяжелой головой ложусь спать. Удивительно, но отключаюсь практически моментально. А всю ночь мне снится Владислав Германович. Он бегает за мной, тянет руки к детям и злобно смеется.

В общем, утро совсем недоброе в итоге.

– Что–то ты как будто не в духе, подозрительно, – раздается голос Маши из–за спины.

– Ох ты ж, – испуганно вздрагиваю, – нельзя так подкрадываться. С чего ты взяла, что я не в духе? Все, как обычно. А вот сама бы спала, старших нет, а третий еще не вылупился.

– Но уже будит с петухами, – отвечает Маша, присаживаясь за стол. – Поделишься тем, что случилось? Вряд ли ты действительно собиралась пить этот кофе.