Мельхиор, Высший Дух, представитель Совета Наставников, Учитель, тот, кто наполняет энергией желание познавать мир, подносит «ладан», потенциал духовного развития души на воплощение, он, по сути, ставит метку на Граале человеческой души, до которой она способна наполнить себя Божественным Светом, Истиной на данной ступени эволюционного развития.

– Поэтому у Бальтазаров, у всей четверки, в руках сосуды в виде песочных часов, – прошептал пораженный рассказом художника Н., а его собеседник добавил:

– А у Мельхиоров облако дыма, бестелесное, как сам дух.

– Скажи, – Н. нетерпеливо указал на полотно, – почему возле одного младенца волхвы – три старца, возле другого все трое зрелые мужи, у третьего – три юноши, а у четвертого – и старец, и юноша, и муж?

– Каспар имеет разный возраст в зависимости от сложности Контракта воплощенной души, Бальтазар «указывает» точный возраст покидания душой плотного плана, Мельхиор есть метка возраста души, ее положения на эволюционной лестнице, – художник размял пальцы, словно собирался взять кисти в руки, и показал на верхнюю часть «креста новорожденного», где собрались разновозрастные волхвы. – Но этот вариант присущ исключительно ипостасям, приходящим на Землю, остальные миры проще, подумай на досуге над схемой, и многое станет яснее.

Н. уткнулся взглядом в полотно, решив, что досуг уже наступил, тайный смысл знаков, упакованных в сюжет, приобретал понятные очертания: и почему младенцы на одно лицо, и почему касаются друг друга только пятками правой стопы, и почему звезда (Искра Божья) помещена меж ними в качестве «опоры», но вот одинаковость волхвов в других мирах смущала, запутывала, раздражала.

– Не могу сообразить, – сказал он в глубокой задумчивости и повернулся к Автору, но того и след простыл, словно не было вовсе бархатного, с отливом, костюма, печальных глаз и увлекательного рассказа о Первом Рождестве и подношениях волхвов. На пуфе аккуратно лежали маленькое зеркальце, золотая монетка на нем и кусочек ладана, пахнущего точно так же, как и исчезнувший творец картины, возле которой самым удивительным образом оказался в канун Рождества господин Н., пусть он сам и не любит этой высокопарной приставки.

Конечно, можно представить себе Рождество без пушистого, искрящегося снега повсюду, без украшенных всякой всячиной и на любой вкус елей, без Санты, улыбающегося в белоснежную бороду из всех витрин, без пряничных человечков, стройными рядами выстроившихся на прилавках магазинов, без хлопушек, разрывающихся в самый неподходящий момент разноцветными конфетти, без особой, присущей только этому празднику, полубезумной, радостной суеты, в общем, без всего, чего угодно, кроме горящих безудержным счастьем и ожиданием чуда детских глаз, взглянув в которые вы, дорогой читатель, даже находясь в раскаленном, душном городе, где песка на улицах больше, чем звезд на небе, а спасительной тени не бывает вовсе, ибо солнце висит над головой круглосуточно и не желает покидать своего поста, без труда определите приближение праздника рождения Христа.

…Стайка мальчишек с шумом ворвалась в лавку сладостей, вместе с гоготом и звонкими, дружескими шлепками по загорелым бронзовым спинам внутрь проник вездесущий самум. Хозяин, изнывающий от жары с видом уставшего после долгого перехода верблюда, вялый до сей минуты, резко подскочил с места и накинул шелковый платок на липкую от сладкой патоки халву.

– Эй, эй, эй! – возмущенно замахал он руками. – Уж не балобаны ли ваши родители, от человеческих птенцов такой разрухи не дождешься.