А секретные неподотчетные фонды – это тоже само собой, что воровали из них. Ведь все так делали, в большей или меньшей степени. Но вот уж такая наглость, как сожительство с женами подчиненных, если та была хорошенькая, так и такая практика есть и в НКВД, и в партийных кругах, среди большевиков. Нечасто, но есть. И попробуй подчиненный пикни. Все же люди, обыкновенные люди, не более того, хоть ты каких будешь убеждений. других-то нет, как ни пичкай их цитатами из Маркса-Ленина-Сталина. Вот уж чего не было в его епархии, так не было!

Но всему нужно знать меру, не зарываться. Куда Сталин смотрел и смотрит? Известны ли эти темные чекистские делишки Сталину? Конечно, известны, раз это известно ему, Дерибасу. Воруют хлопцы, воруют, пьянствуют, мошенничают, меры не знают, а «отец родной» сидит в Кремле, знает обо всем, но не знает, что с ними, то есть со всеми нами делать. Где взять других людей, которые портятся, как овощи в летнюю жару, когда прикоснутся к власти лишь одним краешком? Потому и терпит Балицкого, хотя тот вообще зарвался. Значит, нужен ему еще. Терпит, пока тот делает то, что нужно Сталину.

Вспоминая о том, что он знал о Балицком, Дерибас, как в зеркале, видел в Балицком свое собственное отражение, и у него хватало ума и мужества сознавать это; сознавать то, что Балицкий был на Украине тем же самым, кем был он, Дерибас, в Дальневосточном крае, то региональным владыкой. Правда, в Дальневосточном крае Дерибас делил свое владычество поровну с Блюхером, не списывая со счетов и Гамарника. И если бы не он, Балицкий ехал к Дерибасу на Дальний Восток, а он Дерибас ехал бы к нему на Украину «на усиление чекистской работы», то он бы делал то же самое, что намеревался сделать и сделает Балицкий: потрошить на Украине все сформировавшиеся партийные, советские и хозяйственные структуры, арестовывать работников, близких к Балицкому, и искать у него заговорщиков. Среди населения Украины недовольных политикой Москвы много…а среди крестьян катастрофически много, а уж на Украине (и в Дальневосточном крае тоже) в особенности после раскулачивания и разорительных для Украины хлебозаготовок и голода 1932-33 годов. А между этими недовольными и разговорами между собой недовольными до прямого заговора – короткая дорога, по мнению возможного следствия, и оно уж тут постарается. Вел контрреволюционные разговоры? Разумеется. (То есть был недоволен тем, что тебя, твою семью обобрали до нитки, то есть обокрали средь бела дня и обрекли на вымирание). Вел разговоры, значит, заговорщик, «повстанец», возможный повстанец в будущем. Как будто бы люди должны радоваться и хлопать в ладоши тому, что у них отняли даже самую возможность выжить.

Отправлял людей на казнь, председательствуя в тройке? Отправлял. Тяжелой виной и острой занозой залегло под сердцем обвинение амурских казаков пограничных сел в ЕАО, сшитое в дело «Амурцы» о мифической «Трудовой крестьянской партии» и «контрреволюционной повстанческой организации», вспоминавшаяся ему потом. Осудили 250 человек, около 100 пришлось приговорить к смертной казни на основании докладчика, требовавшего смертной казни еще для 100 человек. Остудить, умерить аппетиты! Отмахнуться от расстрелов было нельзя, можно было самому лишиться должности и угодить в застенок.

Но после дела «амурцев» зарекся заседать в тройке, отправлял туда Семена Кессельмана.

Дерибасу было чем гордиться, как он считал, в Дальневосточном крае. Он гордился тем, что курировал крупнейшие стройки в Дальневосточном крае, строил железную дорогу на Комсомольск-на-Амуре, построил и проехал по ней вместе с Блюхером; он курировал строительство Седанского водохранилища во Владивостоке, который просто задыхался без воды со дня своего основания. Гордился тем, что по его совету председатель крайисполкома Крутов добился от кремлевских властей льгот для многих дальневосточников: повышенных окладов, разрешение не платить за огороды земельный налог, а главное то, что все собранное здесь зерно оставалось в крае, а не забиралось в центр. И это закреплялось на десять лет.