Похоронить бы девочек, да нечем мне яму копать, так и оставляю их на той страшной полянке и вся в слезах ухожу дальше на восток. Как же наши дозволили такому непотребству случиться? А может, немцы убили всех наших и теперь защиты нет? От этой мысли становится как-то очень холодно, в глазах темнеет, что заставляет меня остановиться. Ведь если наших уже нет, то и защиты нет, а вот так, как Машка, я умирать не хочу! Я вообще не хочу умирать, но вот как Машка – это очень страшно, ведь она рассказала, что именно с ней сделали.

Я всё иду, а солнце уже склоняется к закату, завершая второй день войны. Как ни странно, но в лесу никого нет, кажется, что все вымерли, включая зверей диких да птиц певчих. Или их тоже немец побил? Страшно очень, так страшно, что хоть плачь, но плакать тут некому, и легче не становится. Надо идти дальше, потому что выбора же нет. Может быть, получится убежать от такого страшного немца?

Когда совсем становится темно, я ищу место, где можно поспать. Я же в лесу, поэтому мне надо только, чтобы не видно было, потому что кто ж знать может, что случится, пока я сплю? Вот нахожу прогалину, ем немножко хлеба и колбасы да спать укладываюсь. Устала я очень, просто жуть как устала, но заснуть сразу не выходит. Перед глазами моими виденное сегодня встаёт, ну и девочки, конечно, тоже.

Что, если действительно враги убили всех наших и теперь защиты от немцев нет? Тогда, если поймают, точно замучают так же, как девочек. Я живая, получается, только пока не поймали. А как только – то о смерти молить буду. Значит, нельзя, чтобы меня ловили, потому что очень страшными немцы оказались. А если хоть кто-нибудь из наших выжил, он же меня защитит?

Хотя кому я нужна… Нам всем это очень хорошо объяснили уже: не нужны мы никому, только самим себе, а немцам – и вообще только для одного, и то ненадолго. Я тихо всхлипываю, проваливаясь в тяжёлый сон.

***

К дороге идти было плохой идеей, я это теперь-то уже понимаю. Я вылезла осмотреться, но была замечена немцами. Они засмеялись и что-то кинули в меня. Теперь голова болит, и кровь ещё есть, поэтому я замываю её у ручья. Звери какие-то, что я им сделала? Страшные какие-то враги… Нельзя к дороге ходить.

Голова кружится, поэтому этот день я просто лежу. Когда идти трудно, надо полежать, тем более что хлеб пока есть. Водичку я тоже набрала и место себе устроила. Есть чем поплакать, и о чём тоже. Страшно мне так, как не было даже, когда мамку замели. Жутко просто, но нужно идти. Вот завтра, если полегче станет, хоть ползком, но пойду. Что происходит, я не понимаю.

Просыпаюсь, когда уже темно, от криков. Кто-то кричит, потом слышится «та-та-та», после чего становится тихо. Страшно… Но никуда я по темени, конечно, не иду, а стараюсь уснуть, что у меня не получается. Значит, надо дальше идти. Голова ещё побаливает и совсем чуточку кружится, но умирать я пока не хочу, поэтому небыстро иду, ориентируясь по деревьям. Нужно же с пути не сбиться ещё. Прохожу совсем рядом с дорогой, видя, кто кричал ночью. Лежат тела… По-моему, всю семью убили и ограбили, потому что нет у них почти ничего. Кажется, я скоро к этому привыкну. Мёртвые солдаты тоже встречаются.

Я иду… Иду, иду, при этом не происходит совсем, кажется, ничего. Шелестит ветвями лес, в синей высоте проплывают облака, ярко светит солнышко, и кажется, нет никакого врага вокруг, но рычит моторами недалёкая дорога, отчего мне просто очень страшно.

Дойдя до города, я всё же решаюсь зайти в него. Иду вдоль стеночек, как когда-то давно, потому что попадаться мне нельзя. Моя цель – станция, там поезда ходят, вдруг смогут меня хоть куда отвезти. На улицах мёртвые люди валяются, и город как будто вымерший, что меня пугает ещё сильнее, и я поворачиваю назад.