Я наблюдаю за происходящим в округе, не спеша выходить к людям. Просто-напросто не знаю, кому можно доверять, а кому нет. Выходит, что пока совсем никому доверять нельзя. Это странно, конечно, но возможно. Помню, и выдавали из «лучших побуждений», и били непонятно за что, так что сейчас, скорее всего, то же самое, только не бьют, а убивают. Уже несколько раз видела лежащих тётенек и дяденек. А быть на их месте я не хочу, поэтому и пробираюсь по лесу, случайно наткнувшись на него.

Военный лежит и тихо стонет, а ноги у него в крови все. Будто что-то толкает меня – я осторожно приближаюсь к нему и пою из фляги, найденной на мёртвом военном ещё в первый день, кажется. Глаза у него открываются, военный точно пытается понять, что происходит, а я пока пытаюсь ему ноги перебинтовать чистой тряпицей, ну, как умею. Незадолго перед войной девочек начали учить первой помощи и показывали, как бинтовать нужно, а я на что угодно согласна была, лишь бы в спальне пореже бывать. Он тихо стонет, а я вздыхаю только.

– Потерпите, дяденька, – прошу я его. – У меня и тряпок нет…

– Индпакет, – шепчет он так, что я едва слышу.

Поднимаю голову, а он на карман свой показывает. Осторожно залезаю и вынимаю оттуда аж целых три индивидуальных пакета! Это большое везение, о чём я и сообщаю дяденьке, начав его бинтовать. Наверное, это наш, тогда его нельзя никому видеть, а то убьют, как всех остальных наших. Я делаю перевязку, рассказывая ему, что на дороге только немцы, значит, наших всех убили ещё, а ещё что сделали с девочками и про вожатого тоже. Он первый, с кем я просто поговорить могу, поэтому и выбалтываю всё.

– Меня Гришей зовут, – представляется он. – Григорий, значит. Ты зря думаешь, что всех убили, мы ещё поборемся…

Оказывается, немцы называются «фашисты» и «гитлеровцы» ещё. Они очень плохие люди, поэтому хотят всех убить. Значит, надо их убивать, потому что иначе нельзя. А ещё всех наших убить невозможно, поэтому, даже если он умрёт, ничего для фашистов хорошего всё равно не будет.

Я с трудом оттаскиваю его в прогалину, чтобы не заметили случайно, и даже хлебом делюсь, потому что наш же. Хлеб всё равно рано или поздно закончится, и надо будет искать, как выжить. Дядя Гриша рассказывает мне о том, что фашисты просто хотят нас всех убить, и всё, а мы против же, чтобы нас убивали? И он начинает меня учить, как выжить в лесу. Оказывается, у него папа в лесу работает, поэтому Гриша много знает. Вот и рассказывает мне.

Мы никого не волнуем, и это хорошо, потому что голова у меня всё-таки иногда кружится. Смогу ли я быстро убежать, даже и не знаю. Наверное, это неважно… Важно, чтобы дядя Гриша выжил и мог опять врагов убивать. Они же рано или поздно закончатся, и тогда будет мир. Много хлеба будет и молока тоже. Я люблю молоко, когда оно тёплое, но в детдоме нам редко доставалось, разве что младшим…

– В мирное время я бы тебя в сестрёнки взял, – вздыхает дядя Гриша, а я от этих его слов просто замираю. Такого мне ещё никогда не говорили.

Он учит меня пользоваться винтовкой, не знаю, зачем, а я помогаю ему с туалетом, с едой ещё. Оказывается, у него в вещмешке есть целая буханка хлеба и консерва какая-то. Поэтому еды у нас пока хватает, можно дождаться, пока ноги заживут. Дядя Гриша меня к тому же учит, какие ягоды съедобные, а какие нет, поэтому я временами отхожу от него, чтобы ягод принести. Они и кисленькие, и сладкие, но и обмануться легко, поэтому я каждый раз показываю дяде Грише, что нашла.

А ещё он меня гладит. Ласково так по голове гладит, отчего мне как-то очень тепло на душе становится. Я думаю о том, что будет, когда дядя Гриша выздоровеет. Возьмёт ли он меня с собой, чтобы убивать фашистов, или бросит опять одну? Не знаю, а спрашивать боюсь. Не хочу, чтобы он мне врал, просто совсем не хочу, потому что я тогда в нём разочаруюсь…