Постепенно у меня начинают лучше работать ноги, я их даже согнуть могу, но вся я теперь полосатая, и нос у меня сломан был. Заживёт, наверное, хотя шрамы останутся, а я же не мальчик, чтобы они меня украшали… От этого иногда очень грустно, но я всё равно не унываю, потому что меня учат многому: и как карты составлять, и как читать их, и как с ножом или пистолетом обходиться. Ко мне приходят дяди и тёти, они и помогают мне не чувствовать себя совсем не нужной.

Так проходят дни, даже недели, но я этого почти не замечаю, только постепенно ходить начинаю, ну и говорить тоже. Я говорю с каждым днём лучше, интересуясь всем, что происходит, а командир отвечает, что это хорошо, потому что нам скоро нужно будет переходить в другое место. Вместо моего изорванного платья у меня настоящая военная форма появляется, а тётя Варвара учит меня за ранеными ухаживать, чтобы я в помощь была. Вот я и учусь изо всех сил, а за это мне выдают настоящий пистолет! Теперь я не безоружная, вот.

– Завтра начинаем движение, – объявляет командир. – Нам нужно дойти досюда, – он показывает на карте. – Приказано создать на базе группы партизанский отряд.

Вопросы задают другие, а я понимаю: нужно помочь тёте Варваре с бинтами и спросить, где мне быть, потому что на марше мама Вера занята будет. Нужно же смотреть, чтобы фашисты не напали, вот поэтому. Я уже всё-всё понимаю, потому что мне дяденька комиссар объяснил, и почему столько немцев, и почему не прогнали. Оказывается, даже большие начальники могут предать совершенно неожиданно. Вот как вожатый меня избил, так и какой-то большой начальник тоже со всеми так поступил.

Мама Вера как-то выяснила про мою маму. Оказывается, её оправдали, но её у меня всё равно нет, так получилось. Я киваю, потому что у меня мама Вера же есть. Ну вот, значит, всё в порядке. Я будто бы маленькой становлюсь, потому что мне уже не нужно бояться и много думать, всё, что я должна делать, мне скажут. Ну и я послушная очень, так правильно, наверное. Не хочу задумываться, ведь дяденька комиссар сказал, что фашистов прогонят, значит, прогонят, и нечего много думать, вот.

– Вера, берёшь дочь и двигаетесь в середине построения, – командует командир, заставляя меня улыбаться. – Света, первый дозор, Илья, второй дозор.

Я просто радуюсь, потому что получается, я с мамой иду. Это же здорово! Она мне улыбается и обнимает, а за такое я что угодно вытерплю, потому что мама же. Вот мы и выходим, гуськом идём, друг за другом, а позади ещё кухня и медицина на тележках специальных. Мамочку со мной послали, чтобы я, наверное, не попала в беду, ну ещё вдруг ножки опять себя плохо вести будут…

Дорога до привала проходит спокойно очень, никто нас не тревожит, да и вообще ощущение, что лес вымер. Мне идётся не очень легко, но я не жалуюсь – надо терпеть, потому что мамочке тоже непросто. Я понимаю, что почти вынудила маму Веру стать мамой, но не могу ничего с собой поделать, а она говорит, чтобы я об этом не думала. Я и не думаю, потому что я же послушная!

– Привал, – коротко приказывает товарищ командир, отчего все садятся, где стояли, хоть это и неправильно.

Я уже знаю, что правильно, а что неправильно, потому что рассказывали мне обо всём. Вот я и понимаю: надо воды принести и ещё, наверное, помочь. С трудом поднимаюсь на ноги, но мамочка останавливает меня. Я сажусь обратно, потому что она лучше знает, как правильно.

– Девочки всё сделают, – объясняет она мне. – А ты лучше посиди, чтобы ножки отдохнули.

– Хорошо, мама, – киваю я, прислонившись спиной к берёзке. Так можно расслабить спину, но быть готовой в случае чего.