В имение наезжали торговцы хлебом, ломили цену. Скудные семейные запасы развернуться не позволяли, и, хоть Сашенька торговалась отчаянно, но денег не хватало. Пришлось уступить перекупщикам, продав часть барского леса на корню.

Сын Александр Алексеевич был поручен опеке красавицы Анфисы. Она снова была беременна, но ловко управлялась с заботами по дому, заменяя потихоньку стареющую Прасковью. Прохор ворчал, но понимал, что без Анфисы господам будет тяжелехонько. Да и сам он уходил затемно, возвращался за полночь, и то, что дочь их Варвара при барском углу растет вместе с братом молочным Алексашкой, его пока устраивало.

Дети уже вовсю ползали и даже пытались вставать на ноги. Девочка была побойчее и попроказливее, мальчик выглядел более робким, но жили в целом мирно, хотя иногда, как без этого, доходило до крика и слез. Анфиса без поблажек одергивала озорников. Сашенька не протестовала против домостроевских методов своей наперсницы, к сыну заявлялась урывками, обычно по вечерам. Укладывала спать. Пела или рассказывала ему, как взрослому, о прошедшем дне, о новостях, о делах.

Очень не хватало Маланьи. Ее твердости, опытности, строгой и взыскательной рассудительности. Но старуха теперь жила с сыном в Холщевино. Миша-молчун отстраивал новую избу, и бабка решила, что следует ему в сем деле помочь.

– Ты, Александра Андреевна, теперь большуха. Сама управишься, знаю. А нужна буду, свидимся.

На том они и расстались. Отбыл разыскивать свою матушку-попадью и велеречивый Варфоломей. Уехал отважный батюшка, тоже жалко. А Сенька все-таки, неугомонный, убежал на войну. Сашенька его удерживать не стала. Снарядили парня, бригадир Неживин выправил нужные бумаги, и отправился Сенька в действующую армию с проходящим обозом. Как раз санный путь еще был.

Мужа Александра вспоминала не часто. Не то, чтобы она совсем вычеркнула его из своей памяти, но… Когда вернулась она из Гайнова в Красновидово, состоялся у них разговор с отцом. Тот на два дня раньше приехал с остальными домочадцами из Городца, где они зимовали у родственников, волнуясь и моля Бога о спасении от супостата. Радость встречи, новости, печальные и радостные, обретение внука – все это, как показалось Сашеньке, не позволило Андрею Петровичу внимательно отнестись к сообщению о том, что муж ее Алексей Кириллович живет теперь с другой женщиной. Бригадир лишь качал головой, повторяя: «Так-так». Потом, помолчав, сказал:

– Так, говоришь, хорошо воюет? Полковник уже?

– Полковник.

– Что ж, на то и война, чтоб воевать. А Бог рассудит.

На этом беседа и закончилась. Больше Сашенька о своем горе не заикалась. Порой она воскрешала в памяти последнюю их с мужем встречу, удивлялась, что так хорошо все запомнила. Но ни боли, ни тоски, ни обиды она почему-то уже не испытывала. Даже грусти не было. Как будто эти воспоминания сделались страницами некоей книги о других людях, не о ней, не об Алексее, а о чужих, до которых после прочтения нет никакого дела. Поставь на полку и живи дальше.

Бывает, что в лютую зиму мороз пробирает до дна озера. И тогда в воде, превратившейся в ледяную толщу, умирает, выстужается все живое. Ни рыбешек, ни жучков-червячков не остается. Весной, понятно, лед истаивает, и потихоньку жизнь возвращается. Нет-нет, да и плеснет вдруг плотвичка, пробежит по глади водомерка… Но это уже другая жизнь.

Так вот и выморозила Сашенька свою первую любовь, возвращаясь метельным октябрем из Вязьмы в маленькое Гайново, туда, где ее любили и ждали. Оставила за плечами любовь и предательство, завершая бег, замыкая круг.

Она поминала мужа в молитвах, желала здравия и побед. Однако же, желая всего этого искренне и с чистым сердцем, она не испытывала ни малейшего волнения, душевной причастности, того, что можно назвать радостным теплом. Эти ощущения обходили ее стороной, когда перед ее глазами возникал образ Селиверстова.