– А это еще хуже, Лёня. Личный мотив…

– Да в жопу все эти мотивы! Мы просто должны его остановить и чем быстрее, тем лучше!

– Хорошо. Вот только нам этого не сделать без того, что тебя всегда выделяло на фоне других, что сделало тебя исключительным спецом – нечеловеческое самообладание и железная логика! Если ты их утратишь, делу это не поможет.

– Да, ты прав…

– Я не договорил, Лёня, – Рома потер шею, – Если ещё раз тебе снесет крышу и ты позволишь себе схватить меня за горло при коллегах, я, несмотря на нашу дружбу, напишу рапорт, в котором обстоятельно объясню руководству, почему тебе не стоит дальше вести это дело. Усёк? И не надо на меня смотреть волком – я сделаю это для твоего же блага. Перегоришь ты такими темпами, просто перегоришь и всё!

Леонид сдержал за зубами все слова. Сдержал в лице все эмоции и только кивнул, отведя полнящиеся злобой глаза.

Проведя весь день и ночь на работе, почти не спав, даже на какое-то время забыв о том, что он стал отцом, Леонид всё же пришел в себя к обеду и приехал в роддом в назначенное для посещений время. Несмотря на пограничное состояние, он не забыл все полагающиеся для таких посещений атрибуты – цветы, мятое лицо, нервические движения, глупые шутки.

Пустили почему-то не сразу, поморили прежде в коридоре. Время тянулось, на глаза давил сон.

– Можно! – вдруг услышал он чей-то голос, от которого вздрогнул и подпрыгнул, как кукла.

Она вышла из палаты и шла навстречу ему по коридору, пропахшем нарочитой химической свежестью, и несла ему какой-то белый сверток, который можно было счесть просто собранной в охапку простыней, если бы сверток периодически не подергивался. Он медленно двинулся ей навстречу, быстрее не мог – сердце и так уже колотилось, словно он только что пробежал марафон. За метр друг от друга они отчего-то остановились. На полу, как демаркационная линия их разделял серый межплиточный шов. Но, конечно, они этого не подметили. Они смотрели в глаза друг другу и улыбались, как умалишённые. Наконец, Леонид осмелился опустить взгляд на то, что держала в руках Алина, на нечто, что она хотела ему преподнести, как высший дар. Леонид окаменел. Линию переступила Алина. Приятно пахнуло грудным молоком.

– Привет.

Леонид не мог говорить. Розоватый, сморщенный малыш мирно дремал, вытянув губы, только что оторванные от груди.

– Посмотри, мне кажется, он сейчас похож на твоего отца, – улыбнулась она, – Помнишь ту старую черно-белую фотографию, где он маленький спит?

И Леонид зарыдал.

Таким его Алина еще никогда не видела. Выглядело это для нее настолько трогательно, насколько нелепо и тревожно. Словно грозная, холодная, но не преступная монолитная дамба, за которой ты был в безопасности ежесекундно без и малейших сомнений – дала крохотную течь, кривую трещину. Но как спать теперь, зная, что за одной трещинкой может потянуться паутина других, которые в любой момент сложатся в необратимое разрушение и неодолимый поток в мгновение всё снесёт и смешает в гниющее месиво.

Однако Леонид скоро встрепенулся, протер глаза, шлепнул себя по щеке, выдал тут же бодрый смешок и прицельно сверкнул своими глазами ей в глаза так, что изгнал ее страх почти далеко.

– Извини. Тяжелые дни. Нервы сдают. «Я так люблю вас! – сказал он честно, и премило обнял их, целиком спрятав всех во всеохватных объятьях.

– Ну, дай же мне его, наконец, подержать!

И она, конечно, дала. Помедлив в сомнении всего лишь долю секунды. Незаметно даже для себя.

Весь путь домой Гриша – так назвали сына, проспал на руках у матери, укаченный плавным ходом автомобиля. Леонид вёл предельно аккуратно, прямо как водитель сокрой помощи, на которого он за это и обрушился.