Я изумленно покачал головой.

– Купили тогда, разорились. Он ходил в клуб, здесь у нас, брал уроки. И каждый день играл часа по два, три, четыре! Этот год немного забросил, а так уже хорошо играл Моцарта, Гайдна, Баха. В консерваторию ходил все время. Купил себе абонемент и ходил…

Это была новость. А, впрочем, – «Джон! Ты хотел бы играть на каком-нибудь инструменте? М-м, что ты! Такой кайф самому играть» – и нервные пальцы словно пробежали по клавишам.

Тем не менее, я не знал. Три года, значит, как это длится и никому ни слова. «Будешь писать ораторию «Происхождение Вселенной», – мог бы проникновенно вопросить его Пирог, а я бы, конечно, рассмеялся. Но все-таки…

– Он, наверное, хотел сначала совсем хорошо научиться, а потом бы показал, – угадала бабушка мои мысли.

– Никогда бы не подумал. Ну ладно. Скажите, а с отцом у него, какие отношения были? Он мне говорил, что отец от вас ушел…

– Да, отец нас бросил, – вздохнула Нина Васильевна. – Нет, сейчас он бодрился, шутил даже, хотя, конечно, переживал. «Ничего» – говорит, – «переживем, мам».

Она очень удачно воспроизвела Витин басок.

Я осторожно улыбнулся.

– То есть сейчас они не поссорились?

– Нет. Знаешь, он с отцом не дружил. Маленьким, на даче, – да, – они много вместе гуляли, клетку мастерили для кроликов… Он же у нас юннатом был, – тащил с улицы всякую живность. В клуб ходил при зоопарке.… Вон, видите, стоит с ужом на шее.… Достань, мам.

Лена опередила бабушку, вынула из-за стекла серванта цветную фотографию. Рыжий, конопатый пионер застенчиво положил себе здоровую змею поверх галстука. Я передал снимок Матвею.

– А в последние месяцы отец приходил к нам поесть, поспать… Денег, правда, приносил, – считал себя обязанным. И все ездил в командировки. Потом оказалось… Ладно, что теперь говорить об этом…

Приемлемая версия случившегося тем временем отчетливо сложилась у меня в голове.

– Да, много ему пришлось пережить за этот год, – начал я нетвердо, – но, самое главное, что он не хотел делать себе никаких послаблений или даже не мог…

Я попробовал взглянуть в страдальческие, распахнувшиеся каким-то девическим ужасом, глаза Нины Васильевны.

– Видите ли, мы биологи… жизнь любим, пока что, и даже пытаемся ее серьезно изучать. Надеемся, по крайней мере, – я оглянулся на Матвея.

– Когда мы поступали в институт, была мода на биологию и вера в точные науки: химию, физику, математику… Большие люди, организовавшие наш факультет, желали подготовить специалистов, знающих и то и другое. Наши преподаватели убеждали нас, что мы будем работать на стыке наук и решать фундаментальные проблемы биологии и медицины. Реклама была хорошая. На деле, конечно, все выглядело иначе. Жизнь и здоровье, несомненно, не укладываются в представления естественных наук, – мы это хорошо поняли по мере учебы. К тому же познакомились близко с весьма безрадостной картиной нашего здравоохранения и медицинской промышленности. Реальная жизненная перспектива стала вырисовываться довольно прозаическая. Нужно получать диплом, ученую степень и трудиться потихоньку на каком-либо приличном месте, оставляя все заявленные громкие проблемы для досуга, либо для выездных товарищей… Большинство наших ребят, и я, в том числе, так и поступили. Витя же, особенно после встречи с Яковом Михайловичем, решился продолжить поиски. Он заинтересовался математикой, кибернетикой, также гуманитарными науками, потому что любой ученый остается человеком, у которого есть логика, психика, определенная социальная жизнь.… То есть, тут еще целая куча дисциплин образовалась в дополнение к учебе. А он же все делал добросовестно, и так продолжалось годами, по нарастающей.… Только для диплома он в несколько месяцев освоил программирование, машину, в совершенно новый коллектив вошел, – это же огромное напряжение! Философию штудировал постоянно. Еще музыка тут.… На занятиях после дежурства он засыпал, а чуть свободная минута, – смотрю, уже открывает книгу со специальной статьей.… На работе у него началось с недоразумений, дома – отец ушел…