В ярком свете люминесцентных ламп лифта могу хорошо разглядеть мужчин. Марк, которого я шесть лет назад приняла за некоего аристократа, что топчет осколки разбитых сердец, таким и остался.

Прибавилось несколько морщинок, легкий загар, трехдневная щетина — она ему шла. Хитрый прищур, чуть отросшие волосы, красивый изгиб губ, аромат унисекса, а еще кофе и корицы, рубашка, пиджак.

Понравилось ли мне тогда?

О да, еще как! Я так и сказала серым костюмам, что жить не могу без групповушки.

Бред.

— А это мы сейчас проверим.

Пальцы Шахова как прутья впиваются в руку, он заставляет смотреть на него, а я вновь задыхаюсь от ненависти в его глазах. А еще от понимания, что у моего сына такие же — темно-карие, словно крепкий чай, с черными лучиками от зрачка.

Вот Клим Аркадьевич, как Шахова назвал Марк, очень повзрослел. Немного впалые щеки, плотно сжатые губы, стильная стрижка, едва заметная седина на висках. В нем нет ни капли игры или иронии, только ненависть и решимость узнать правду, по чьей вине он отсидел восемь месяцев в тюрьме за то, чего не делал.

Понять его можно, я бы тоже была зла.

Но, в конце концов, я заплатила по своим счетам и закрыла грех, а вот ему о Ваньке знать необязательно.

— Больно, отпусти!

Не отпустил.

Лифт плавно остановился на тринадцатом этаже.

Поганое число. Я не суеверная, но как-то все сегодня погано у меня.

Мы вышли, не было желания осматривать интерьер, а вот когда зашли в квартиру, невольно пришлось оглядеться по сторонам.

Мой отчим сказал бы: «И на какие, блядь, шиши вся эта ебаная роскошь?» Я бы его поняла, но озвучивать вопрос не стала.

Роскошь была сдержанная, в минимализме, но она читалась в каждой детали. Такие интерьеры красуются на фото элитного глянца — для элиты и ее приближенных. Но я отчего-то в свете событий последних часов затосковала по своей съемной однушке, да даже по конуре Севы в Мытищах, а там ждали мартини, суши и куни.

— Раздевайся!

Я все еще, ломая ногти о сумочку, прижимаю к себе пальто, оно как родное стало, почти часть меня.

— Я не понимаю, если вы меня и сейчас приняли за проститутку, то это, я могу вас огорчить, не так. И не буду я раздеваться, можете начинать резать и выбивать зубы. Я переводчик и была в клубе по работе.

— Она забавная, Шах, зря ты так с ней, дай выпить девушке, расслабиться. Тебе что налить, крошка-мышка? Хочешь «Кровавой Мэри» или «Секса на пляже»?

Вот как раз такой набор мне и нужен, только не знаю, в какой последовательности начать накачиваться?

— Да отцепись ты уже от него, сука, бесишь меня!

Шахов беспардонно выдергивает из моих рук пальто и сумочку, отшвыривает в угол гостиной, сам тащит меня на середину и, оставив там, отходит в сторону.

— Значит, поиграем, да?

— Что?

— Если ты будешь задавать тупые вопросы, я займу твой рот сама знаешь чем.

Он, что помешал на своем члене и глотках?

Стою, как первокурсница на первом экзамене, одергивая подол короткого платья. Почему мне страшно при нем? Очень давно ни один мужчина не вызывал во мне животного страха, такой был в далеком прошлом, но любимый Ваня Чехов заставил забыть, стать сильной.

Клим наливает в бокал виски, садится в кресло, откидывается на спинку, широко разведя колени, делает глоток, а меня откидывает в прошлое.

Именно так я стояла перед ним, посланная спецслужбами с четкой целью — выполнить свою позорную миссию. На мне были черное платье-сорочка, стринги, туфли на высоком каблуке, сумочка и серьги с прослушкой.

— Раздевайся.

— Вопросы можно задать и так.

— Я сказал, раздевайся. Ты не усвоила то, что я сказал три секунды назад?

Сука, какой он трудный и тяжелый. Ванька такой же бывает упрямый.