Бабушка сокрушалась: «Опять с мокрыми штанами, бедный ребенок!» И все норовила мне добавить всюду мёд, который я ненавидела, чтоб справиться с недугом. Мой Михайло Потапыч воспринимал мед как угощение, и приходил снова и снова, а в пятом классе вдруг ушел насовсем без всяких предпосылок.

Бывало на уроке, в середине дня, на меня накатывало отчаяние и тоска. Я смотрела в окно на мутное бесцветное небо, на бесконечное осенне-зимне-весеннее безвременье посреди которого затерялась моя школа, вспоминала, что все мы умрем, а я трачу, может, последние минуты жизни на буквы, которые не пишутся, ерзала, чтоб унять боль в спине и, наконец, начинала плакать.

– Лена, что с тобой? – спрашивала учительница.

– Мне скучно, – говорила я и выбегала из класса.

В рекреации я вставала у окна и продолжала плакать, дыша в стекло. На стекле появлялся островок из тумана. Кончался урок, выбегали дети, жалели меня, может многие из них тоже чувствовали тоску и одиночество, но держались, я чувствовала, как меня гладили по голове, говорили что-то доброе. И мне становилось легче. Отступало. Дни тянулись дальше.

Еще один год

В тот год в ноябре бабушка вдруг решила позвать мне на день рождения одноклассников, как самому обычному ребенку.

До этого у меня никогда не было дня рождения. Дни рождения вообще не считались в нашем доме праздником, скорее неким напоминанием, что смерть стала еще на год ближе.

В свой день рождения бабушка обычно запиралась в комнате с громким хлопком двери и кричала маме:

– Скоро, скоро! Потерпи, Жанночка! Скоро освобожу комнату! Уже на год меньше терпеть осталось!

С таким подходом радоваться бабушкиному или своему дню рождения казалось, по меньше мере, глупо, а к тому же еще и стыдно.

Поэтому я не знала как отнестись к празднованию моего дня рождения да еще и с одноклассниками. Меня, конечно же, привлекала перспектива подарков, к тому же, несмотря на страх, хотелось попробовать, каково это, свой собственный праздник.

Сначала звать решили всех, кроме Кати Петренко, хотя бабушка все еще надеялась, что я сменю гнев на милость и подружусь с Катей. Она сулила мне дефицитные подарки, которые та могла принести и фирменную одежду (в перспективе), но я была непреклонна.

Я еще немного сомневалась, звать ли Наташу Степанову.

Наташу окружал ореол беды. Ее родители были алкоголиками, а старший брат – садистом, он писал Наташе ножом на руке своё имя и отбирал одежду, чтоб она не могла идти в школу. Сама Наташа в свои шесть лет словно уже переняла по наследству черты своих родственников, она говорила охрипшим, как-будто прокуренным голосом, материлась и ввязывалась во все драки с мальчишками. Но я все равно решила ее звать, потому что она была хорошей, и мы дружили.

На мой день рождения Наташа пришла на день раньше приглашения с букетом искусственных цветов. Бабушка открыла.

– Я к Лене на день рождения, – сказала Наташа и протянула искусственные цветы.

– Деточка, день рождения завтра, – нежно сказала бабушка. – А цветы кладбищенские забери, я еще не умерла.

И захлопнула дверь. Бабушка очень не любила искусственные цветы. И Наташу с того дня тоже не взлюбила.

При дальнейшем рассмотрении встал еще вопрос, кого звать, Петрова или Рысакова. Было ясно, что приглашать обоих чистое безумие. Бабушка выступала за Петрова, ссылаясь на наши совместные прогулки после школы с его дедушкой. Но мне, конечно же, был симпатичнее Рысаков, даже не смотря на то, что он продолжал валить меня на спину и ложиться сверху. Бабушка проявила чудеса терпимости и позволила позвать Рысакова.

Другие дети вопросов не вызывали, и мы позвали всех.