Мама послушно обвела на бумажке свою ступню, и к следующему письму, которое доверили писать ей же от моего имени, она как-бы невзначай приложила этот след, вырезанный из бумаги. И про то, как кроссовки отлично подошли – ни слова. Зато много слов о том, как я рада появлению дедушки и бабушки. Дедушка понял намек, и следующие кроссовки, которые он прислал, были уже ровно 37 размера. Мама оказалась пророчески права с размером ноги, больше 37 размера моя нога так и не выросла, и новые кроссовки я доносила уже до окончания института.

Все эти перемены, которые начали происходить в моей очень стабильной и неизменной до этого жизни, словно раскачивали меня и для дальнейших, еще более глобальных изменений. Я незаметно становилась кем-то другим.

И этот другой человек готов был вступить в совершенно новую жизнь, а если и не готов, его об этом все равно никто не спрашивал.

Часть 2

1 сентября

– Я не пойду в школу, – объявила я.

– Куда ж ты денешься? – поинтересовалась бабушка.

– Я спрячусь под стол и буду там сидеть, – сказала я и полезла под стол.

– Сиди, сиди. Все равно за тобой придут и заберут в школу, если ты по-хорошему не хочешь, как все, – пригрозила бабушка, – в смирительной рубашке поведут.

И бабушка демонстративно пошла к телефону.

«Ну все, Софе звонит», – у меня внутри все похолодело.

– Ладно, ладно, я пойду в школу, – заплакала я.

– Вот и молодец, – сказала бабушка и положила трубку. – Без бумажки ты – какашка, а с бумажкой – человек.

Меня решили отдать в самую близкую к дому школу, восьмилетку. Школа откровенно была так себе. Но все дети из нашего дома, естественно, пошли в нее, и я – тоже.

Перед школой меня повели в фотоателье и сделали фотографии на фоне глобуса, букваря и большой пятерки, ростом с меня. Меня нарядили в новую школьную форму и дали в руки новый портфель. Рот без зубов я старательно держала на замке, даже когда фотограф настойчиво требовал, чтобы я улыбнулась. Мое каре в день фотографирования не сделало исключения и стояло в разные стороны. Правая часть – наружу, левая – внутрь.

«Хорошо хоть, что на фотографировании Лена не описалась, как в прошлом году, – пошутил папа. – Растет!»

Я считала дни до первого сентября с начала лета с нескрываемым ужасом. Мое сердце падало куда-то на дно организма, каждый раз, когда я представляла себе этот день.

На 1 сентября меня вела бабушка.

Она вместе со всеми родителями вошла в класс и сама посадила меня на первую парту в среднем ряду, по соседству с крупной девочкой с длинной косой, Верой Афанасьевой. Я еще никогда не видела сразу так много детей и не оставалась одна без родителей, особенно без бабушки. С учетом того, что мне надо было не зареветь, не описаться и ничем не выдать свое безумие, которое могло проявиться в чем угодно, я испытывала напряжение буквально на грани человеческих возможностей и даже выше.

На парте передо мной лежал букет полуживых астр. Их купили еще в Сосновом, так как цены там были не сравнимы с городскими, и они пережили трехчасовой переезд, и в городе неделю простояли в вазе. Поэтому, выглядели они, как цветы, которые повидали многое. Я еще накануне отказалась идти с таким веником, но бабушка оборвала все старые листья и лепестки, и букет стал выглядеть немного худее, но все же бодрее. Однако на следующий день, то есть 1 сентября, его вид резко ухудшился, но было уже поздно, и пришлось идти как есть. Дети шли с огромными букетами гладиолусов, у всех девочек на длинных косах красовались пышные белые банты, и только я со своим каре в разные стороны и букетом потрепанных астр чувствовала себя чужой на празднике знаний. Однако, мне было не до рефлексии. Все силы я сосредоточила на том, чтобы сидеть как все.