Уезжаем мы каждый раз как навсегда. Присаживаемся перед дорогой, осматриваем готовящийся осиротеть дом, вдыхаем пыльный душный уже летний запах квартиры. С грустью закрываем двери, на 6 замков в общей сложности, по три на каждой двери, сдаём квартиру на сигнализацию и, наконец, выходим. Лестничная клетка не вмещает все тюки, да и лифт не готов принять их за один раз, и мы делаем пять-шесть заходов. Тут стоит еще одна задача, отъезд надо провести незаметно для соседей, дабы не навлечь грабителей и, естественно, сглаз. На опустевшую квартиру – масса желающих. Можно по приезду обнаружить не только следы разграбления, но и новых жильцов. А как выехать не заметно, если во время любого совместного дела у нас всегда разгорается скандал, а во время дела глобального, каким являлся сбор вещей, скандал, естественно, тоже разгорается вселенского масштаба. В квартире – скандал, у подъезда – грузовик, на лестнице – чемоданы. Не лучшие условия для незаметного выезда. Да и вообще, сделать в нашем доме что-либо незаметно – практически невозможно, по причине крайне высокой населенности.

Квартиры набиты битком, на лестничных клетках всегда кто-то курит и выпивает, на скамейке перед домом тусуются гопники и бабки.

– В Сосновое собрались? – спрашивают они.

– Нет, – говорит бабушка, – с чего вы взяли? На день – два максимум. Кто нас там ждёт?

– На день – два с грузовиком, – неодобрительно качают головами соседи.

– Чтоб вам пусто было, – ворчит бабушка. – Сглазят. Ни дна вам не покрышки. На дорогу как раз, еж твою мать!

И в таком приподнятом настроении мы, наконец, отбываем. Бабушка – в грузовике для контроля багажа. А мы – налегке, (всего с четырьмя или пятью чемоданами самого ценного и хрупкого, того, что нельзя грузить в багажник) – на метро и на поезд. По пути к метро настроение у нас начинает подниматься, и мы топаем веселее. Уже без пяти минут дачники.

Я любила ездить на электричке. Путь предстоял не близкий, но сидячие места нам обычно доставались. Я радовалась смене пейзажа за окнами, исподтишка, с большим интересом наблюдала за пассажирами. Пассажиры обычно были такими же будущими или уже дачниками, которые отвлеклись на пару дней и возвращались в деревню. Городские разительно отличались от дачных. Дачные всегда с каким-то инвентарем, какой-нибудь живностью в сумке, с рассадой, саженцами, в одежде прямо с грядки. А городские, еще цепляясь за привычки города, одетые для предстоящей дачи нелепо. Мужчины иногда даже бывали в серо-коричневых костюмах, городских стоптанных ботинках, почти как в свое КБ или на завод. Дети нарядные, в чистом. Женщины тоже в чистом, с макияжем и при сумочках, помимо тюков и мешков.

Хотя наряжаться в поездку весьма не разумно. Скамейки были довольно грязными, исписанными нецензурными надписями, со следами поджогов, тамбуры заплеваны и тоже исписаны. По проходам курсировали цыгане, продавцы газет, юродивые, музыканты и другие развлекающие пассажиров личности.

Когда мы ехали без бабушки, поездка всегда проходила без приключений. Разве что какой-нибудь пьяный расскандалится, и начнётся драка. Папа в такие моменты мог пару раз подскочить на месте и сделать попытку кинуться растаскивать драчунов, но мама всегда его сразу останавливала. Вообще папа любил вытаскивать пьяных из канав, лезть разнимать драки и принимать участие во всяких происшествиях с упорядочивающей миссией. Мама, напротив, резко выступала против всего, что влекло за собой потенциальную опасность.

Если мы ехали в поезде с бабушкой, она затмевала всех бродячих артистов. Она громко комментировала все, что попадалось в ее поле зрения, со всеми вступала в диалог или в слух вела монолог, если не находила достойных собеседников.