На балу хахматец, озадаченный невиданным зрелищем, не преминул, однако, заметить, что весь этот блеск омрачается непостижимым для него бесстыдством этих женщин с обнаженными плечами и руками, так свободно толкающихся между мужчинами и позволяющих при всех себя обнимать (в танцах). Он удивлялся, как это сардарь допускает их к себе в дом, да еще во время приглашения в гости всех знатнейших военачальников… Но когда я ему объяснил, что эти женщины – супруги и дочери всех этих сановников, что это самые лучшие, образованные и достойнейшие изо всех тифлисских женщин, что тут же и жена самого сардаря (наместника) сидит, хевсур мой просто стал в тупик. Это превосходило способность его понимания.

На балу подошел ко мне Потоцкий и просил меня зайти к нему на другое утро часов в десять поговорить, а теперь он не желает со мной долго объясняться, чтобы не обращать на нас внимания.

Понятно, что я в назначенный час явился к нему. Он рассказал мне, что совершенно случайно был свидетелем доклада В. результата своей командировки: все сводилось к тому, что, во-первых, проложение дороги через Хевсурию стоило бы огромных трудов и затрат (совершенная неправда) без всякой пользы, ибо зимой все равно не было бы сообщения (оно главнейше и нужно было летом, и продолжалось не менее восьми месяцев в году); во-вторых, что действия с этой стороны на Чечню вызвали бы только новый театр войны, потребовавший бы отвлечения из других мест значительных войск. Я тогда, конечно, не мог судить о военных средствах, коими можно было располагать, но что огромная польза от движения вниз по Аргуну могла быть, даже ограничиваясь только демонстрацией, ибо отвлекла бы все верхнеаргунские общества от участия в полчищах Шамиля и облегчила бы главные действия в Чечне, в этом я и теперь также уверен, и уже вполне сознательно. Ровно через десять лет, в 1858 году, когда генерал Евдокимов наступал вверх по Аргуну к Шатою, из Хевсурии вниз по Аргуну была двинута милиция, в числе, кажется, тысячи или полутора тысяч человек под начальством своего окружного начальника Ратиева, и движение это весьма облегчило достижение успеха, дав возможность утвердиться разом на всем протяжении Аргунского ущелья; в-третьих, что касается лично меня, то В. не отвергает, что я способный, знающий местные условия и язык чиновник, но все же не прав в отношении своего прямого начальника князя Челокаева, действуя как бы мимо него и не признавая над собой его авторитета. Впрочем, прибавил, что заметил во мне много смелости и находчивости – качества, соответствующего более военному, а не гражданскому чиновнику. Князь, выслушав доклад, приказал В. изложить свой отчет на бумаге и представить начальнику главного штаба, а между тем послать за мной, желая видеть меня, как рассказал ему В., чеченским абреком (абреки – беглые, самые отчаянные головорезы).

К этому рассказу Потоцкий присовокупил, что, как ему показалось, В. в отзывах обо мне, видимо, желал только скрывать какую-то раздражительность, то выхвалял мою смелость, то иронически относился к моему желанию в столь молодые годы играть роль авторитета, особенно часто повторяя это слово; то обвинял меня в нарушении дисциплины против своего начальника, то опять хвалил мою способность изучать туземные языки и прочее. Когда я, в свою очередь, рассказал Потоцкому всю историю от приезда В. в Тионеты, как он, полупьяный, в присутствии Челокаева так грубо меня принял и недипломатично приступил к примирению меня с окружным начальником, до всех его ругательств, безобразий и совершенного равнодушия к главной цели поездки, Алберт Артурович дал мне следующий совет: никому отнюдь всего этого не рассказывать; борьба с В., за которым стал бы весь штаб со своим главным начальником во главе, не по моим силам; напротив, нужно постараться как-нибудь смягчить его раздражение против меня, чтобы, по крайней мере, не иметь его в числе своих недоброжелателей. Затем следует мне употребить все усилия хоть для виду сойтись с Челокаевым и оставаться в округе, а иначе я окончательно вызову неудовольствие самого князя, который очень не любит, если какая-нибудь его идея встречает противодействие, а он, очевидно, желает, чтобы я оставался в округе, из простого ли каприза или в самом деле думая, что я могу там быть особенно полезным. Затем время-де возьмет свое, и штаб и В. о настоящем деле и обо мне забудут; явятся другие случаи, другие люди, уже, быть может, в мою пользу, и я могу все еще попасть на дорогу к хорошей карьере, которую он, Потоцкий, мне от души желает. «А в виде вступления на предлагаемый путь смягчения В., – прибавил он, – я придумал пригласить вас обоих сегодня обедать, чтобы за стаканами доброго вина произвести по возможности некоторое благоприятное впечатление на сего господина».