И он не хотел. Просто, не думал об этом.
Жил. Мной, собой, мамой.
Липкие сумерки приятно пахнут весной.
А его рука никогда уже не выведет:
Латв. ССР, Рига, Межциемяс – 6,
Seiky, Sandra…
2. КАЙ – СЯ.
Ночь. Густая тропическая темнота постепенно рассеивается, сменив духоту на предутреннюю свежесть. Так и не принесла облегчения. Кубрик замучил, давит незримым его присутствием.
Накинув на плечи одеяло, сижу на баке. Под мерное поскрипывание швартовых – слушаю ночь, себя. Шаги вахтенного у трапа, изредка, перемежаются далёкой трелью палки об штакетник – пулемётными очередями.
…«А они-то в чём виноваты? За что я их? Переносица, грудак… готов, next – готов… Но. Если не буду я – то сделают они, со мной. И он – в перекрестье, и я – хотим жить, но каким-то невероятным стечением обстоятельств, необъяснимо сплетённой спиралью времени, рока и чьей-то воли, – поставлены в условия однозначности и необходимости, без вариантов! – действия – убивать. Чтобы выжить.
Нелепейшая необходимость. Значит, всё-таки – необходимо… Необходимость?! Чего?!! Кому?!!! Блудливая казуистика для отары, прыгающей в пропасть вслед за вожаком, – «он знает!» – уж эту-то твёрдую уверенность – не отнять. Даже страхом смерти, это и страшно. И не понятно. А, если… «не прыгать»? … Автоматически переходишь в разряд паршивых и… прыгаешь, после всех. Столкнут, подтолкнут. Не сделаешь это – сделают с тобой, это. А на твоё место найд…»
– Чего не спишь? – облокачивается на РБУ мичман Шкурин, он дежурит по низам.
Молчу. Не хочется нарушать целостность уютной оболочки-покоя словами. Глубоко вздохнув, достаёт пачку. – Покурим? – Горький дым родных «Столичных» отгоняет прохладу, согревает пальцы и… душу.
– Женат не был? – выдыхает вместе с дымом Петрович.
– Вроде, нет, девчонка была…
Вновь молча курим.
– Петрович, патруль по городу сегодня наш?
– На своих не нагляделся, мало тебе? Отдыхал бы.
– Всё равно не усну.
– Добро. Поставлю, помотайся, развейся.
– Да, Саня, вчера на носовом автомате, как стемнело – ленту заводили, так в приёмнике снаряд перекосило. В темноте не рискнули разбирать. «Бычок» по дивизиону заступил, ты – никакой вернулся.
– Разберёмся.
Из под козырька, тревожно, поедает меня глазами.
– Да не боись, всё будет нормально, – к подъёму флага уложимся – успокаиваю его.
– Петрович? – Оборачивается на трапе.
– «Косорезку» мою снесите армейцам глянуть, там прицел разбит.
– Лады, иди покимарь, до рассвета ещё три часа.
…Под крышкой приёмника блестит 20-ти миллиметровый снаряд, не дошедший сантиметра до тёмного зева казённика. С торца гильзы, подпёрт затвором, боевая пружина на взводе. Стоит нажать спусковую педаль, или запустить гидромотор… головка взрывателя ткнётся в казённик рядом с гнездом.
Вручную разворачиваю башню до мёртвой зоны, проверяю спуск – педаль свободно болтается, произвольного срабатывания не будет. Ручником аккуратно распускаю трос внутри пружины.
Долго не могу попасть штекером от шлемофона в гнездо. Наконец, – фиксирую, щёлкаю тумблером:
– Кэ Пэ два, я Бэ Пэ один…
– Кэ Пэ два, ГэКэПэ, я Бэ Пэ один…
– Бэ Пэ один, я ГэКэПэ, докладывайте!
– «Выстрел» трассирующий, взрыватель осколочный, изгиб в шейке гильзы тридцать градусов, на демонтаж и выемку двадцать минут; приступаю.
– Какая вероятность… ЧП?
– Никакой. Минимальная… Уже, да и гидравлику вовремя отрубили. «Аварийку» сыграйте.