Дёргаю затвор его автомата и двумя одиночными вспарываю тишину неба. «Значит… осечка??!»…
…Как в тумане, бреду к своим… «Неужели и этого ещё кому-то мало, для меня?.. кому я ещё нужен, такой, – урод, выродок?..
…почему никого… где все… что-о?!! Ма-а-монт!!! Ссу-уки!! Выблядки! Са-а-а… Го-оспо-оди…»
…исполосован… весь… глаза выколоты, живот распорот… кишки рядом… в паху кровавое месиво… всё отрезано… забито в рот… почему… за что… где-е… с-су-уки… пида… – дурнота накрывает, всё, что в желудке – рвётся наружу, льётся на робу… выворачивает наизнанку внутренности – пусто, одна горькая пена… надо запрокинуть голову… глубже вдохи…
«Вот, ты, большое, чистое… и Он… такой же, поди… там же, где-то… ну, сделай же, что-нибудь! Если видишь… зачем это Тебе?!! МЫ – Твои, и всё это – Твоё… ненавижу этот Твой бля… ий мир!.. возьми, или отпусти, не могу больше, хватит… ненавижу всех… и себя… и Т… а Ты – … да и есть ли Ты?…»
…Чёрная тень расколотого в мелкую трещину бездонного свода, – наваливается, пеленает, душит металлокордовыми нитями, куда-то проваливаюсь; земля стремительно надвигается – бъёт в ухо!..
«Бля… ство…» не могу дёрнуться, опутан сетью… «опять он; но ты же умер?! Я убил тебя, а-а – ты там не смог, – сейчас пришёл и других привёл… смеются, глисты в обмотках! Ку-урвы! А-а-а…» ствол прижат в траву… а-а-а… слёзы заливают… жму курок, вгоняю весь магазин в землю… хохочут… металлическая пластина на торце приклада медленно наезжает – фонтан искр! Что-то хрустит; тёплое, солёное… ссу-у-ки… липкие пальцы нащупывают ребристый металл на поясе… палец в кольцо… бля-а-ади… прижимаю к ремню скобу… давлю… острая игла пронзает голову и тело! – ярчайшая вспы…
ОЖИДАНИЕМ ТВОИМ…
Моему деду, выжившему в реальных событиях далёких лет.
1
Метель улеглась так же внезапно, как и началась. Свежий снег, присыпавший лыжню, был сухой и совершенно не скользил под набегающими на него лыжами, лишь, искрясь в последних лучах заходящего солнца, с шуршанием осыпался в продавленные лыжами ямки.
Георгий остановился, перевёл дыхание и, проклиная мысленно пургу, задержавшую его, огляделся по сторонам. Обступавший с обеих сторон вырубку, по которой шла лыжня, лес – начал редеть. Впереди его путь пересекала речка, петлявшая по лощине. За ней километрах в пяти – шести за снежной целиной шла дорога, накатанная тракторами и лесовозами. По ней прямой путь на его Сосновку, за полтора часа можно добраться, а если ещё кто-нибудь подвезёт…
Сгущавшиеся сумерки не смущали Георгия, в темноте он ориентировался так же хорошо, как и днём. Места знакомые, исхожены вдоль и поперёк, а пройти десяток километров до дому – дело привычное. Не хотелось только тащиться до дороги по сыпучему снегу. И съехав с пологого ската на середину застывшей реки, снял лыжи и уверенно зашагал по льду.
Хоть река и петляла, однако, шла почти параллельно дороге. А в одном месте почти касалась дорожного полотна, вот там-то и решил Георгий выбраться на «большую землю», как он сам окрестил её. Шагалось легко, лёд был слегка присыпан снегом, лишь кое-где виднелись тёмные пятна очищенного ветром льда.
Через полчаса, когда он прошёл почти два километра, стемнело. Луна была в последней фазе роста, не совсем ещё тёмное небо усеяно звёздами. Георгий любил зимние ночи, лунный свет, при котором можно читать, высоту и прозрачность неба, необыкновенную лёгкость дыхания и то радостно-приподнятое настроение, с которым он выходил из ещё спящей деревни проверять свои капканы.
Под мерный скрип снега под валенками Георгий вспомнил и Любу. Её русые волосы, заплетённые в тугую косу, и укоризненный взгляд её больших серых глаз, когда он невпопад отвечал у доски. И хоть она не была в классе первой красавицей, Георгию всегда нравилась её простота и уверенность. Рядом с ней он робел и не знал, куда деть непослушные руки. К тому, что в классе их дразнили «женихом и невестой», Люба относилась спокойно. Он же, хоть ему это и нравилось, никогда не показывал виду и всегда старался дать взбучку обидчику…