Зачем?
Откуда мне знать.
Решил я (вместе с моей душой) – нынче май,
так пускай... будет сирень и каштанов свечи,
и чтоб тишина стояла,
и небо было за́лито синевой,
и снова был я влюблен бесконечно.
Да так и есть!
Ванда, любимая,
Радио пусть катится...
а любовь не остынет.
* * *
Знаю, Пушкин страдал от царя.
Да что там. Знаю давно:
слова его, как алмазы, горят
каждым каратом. Но
всё-таки он в тех антишамбрах[30]
съёживался чутьчуть,
когда вокруг ошивалась шантра
па. Кто? Не в этом суть.
Обнявшись, будь я на сто лет моложе,
я бы плакал с ним от тоски.
Факт: я хандрю и мучаюсь тоже —
от Вислы и до Оки.
Поляк и русский, мы оба люди,
но одного не осилю:
это было и это будет —
«Клеветникам России».
Счастье
Мое добро – кусок карандаша,
которым я пишу.
Что ждет меня? – поселится душа
в тиши, покинет шум.
А гром в тиши? – история зовет —
зовет из дома в путь.
И будущее говорит: «Вперед!»,
а прошлое: «Забудь!»
Живу я так же, как живет народ,
обычный польский люд.
Идти за смертью? – радостный поход.
Идти за счастьем? – труд.
Мое несчастье? – не Освенцим, нет
(его во всем виним):
я счастье, что дано в награду мне,
раздал другим.
Против бешенства
Прежде:
космы до плеч
и – «Муза, явись к поэту!..»
А я
включаю приемник,
развертываю газету.
Корабль
в Средиземное море
бурливую пену тянет.
Грозящим тебе и мне
оружием он нагружен.
Но стачка была в Тулузе,
и в Лондоне стачка грянет.
Спокоен строй коммунистов
в мужественном содружье.
Китай?
Что о нём
мы знали, кроме:
тончайший фарфор,
и чай,
и даль, да еще какая!
А нынче?
Радость
в каждом доме
у Желтой реки Китая.
Статуя Свободы.
Есть?
Есть.
А Трумэн
скрипит зубами:
«Франции
как бы
еще подвезть
оружье
для войны во Вьетнаме?»
Мы возводим город,
закладываем сад,
завод подымаем
с песней веселой.
Но мы сумеем сказать
«назад!»
бешенству форрестолов.
Не позволим
банде разбойной
разразиться
атомной бойней!
Советский Союз
поворачивает реки,
там радость и труд
свободны навеки.
Там сила и братство
всего человечного!
Мне есть что сказать,
а Трумэнам – нечего.
Стихи к умершей матери
Мама!
Я жив, работаю,
и можешь быть уверена:
мое сердце —
Твое по́ крови —
не из дерева.
Мама!
Я стал поэтом
(лучше, чем большинство),
пишу и думаю: «не то!» —
поэтому опереться бы —
но на кого?
Мама!
Я «делаю то, что делаю»,
как ты учила и понять помогла,
ношу в себе – целое:
то, что ты мне дала.
* * *
Каб лишился чёрт рогов,
вера б ослабела,
онемел костёлов зов —
нет до чёрта дела.
Поскакал бы черт, как он умел —
галопом, галопом.
Поскакал бы черт к одной куме
настоящим чертом.
А та кума —
ведьма сама —
сказала бы гордо:
«Пошел ты, черт, к черту!»
По следам Вийона
Интеллигент Франсуа Вийон
шел себе как-то в подпитии:
то ли он был (ради рифмы) влюблен,
то ль отметил какое событие...
Шел он себе пятнадцатым веком,
как я гуляю полем и лесом,
и в народе слыл неплохим человеком,
и умер, как подобает повесам.
А был он казнен, ибо вор и смутьян —
или просто в Лету плюхнулся летом?
Отвечаю с трудом (потому что пьян):
он был настоящим поэтом.
Сумерки
Что ж это в памяти так засело?
Какой незапамятный год?
Время сумерек, бедных и серых:
комнатушка, камин, комод...
Тик-так, тик-так... – шаги подступающей ночи.
И голос – любимый самый:
– Ты не поужинал, мой сыночек?
– Нет, не поужинал, мама...
Может быть, мне в чем-то откажут
или за что-то накажут...
Часы и годы бегут...
Но вернуть бы от прежнего часа,
от этого серого часа —
хотя бы тридцать минут.
Клятва молодёжи
Клянемся все тебе, Отчизна,
в дни благородного труда:
построим мы для новой жизни
заводы, штольни, города!
В руках кирка, и молот, и лом...
Построим мы вольный наш дом!
Друзья! Бездействовать не будем!
Зовет нас к подвигам земля,
и, покорясь свободным людям,