Величайшее счастье —
всегда только часть его.
Прекраснейшая из поэм —
та, которой нет совсем.
Прекраснейшая из дам —
где-то там...
где-то там...
На рассвете
На рассвете многие —
только держись —
всю жизнь начинают новую жизнь.
Вот он, герой, – тут как тут
– уже и одет и обут.
Едва натянул портки
– готов наперегонки.
А новой жизни как не было, так и нет.
Эх, люди, люди!!! И почему на всё у вас
только один ответ
драные портки да драные башмаки?..
Ув. гр. пр.
– Уважаемый гражданин приказчик,
есть у вас бумага? Продайте стопку.
– Обождите, мальчишка сейчас притащит,
он пошел за товаром в подсобку.
– Ув. гр. пр., мне ужасно некогда,
времени – просто в обрез,
если ваш мальчик замешкается,
я отправлюсь в лес.
Куплю себе стопку листов шелестящих
в березовой роще, в кленовой чаще,
а если и там не сыщу ни листочка —
повешусь, и точка.
* * *
Там, напротив, железо куют.
Ничего.
Телефон звонит поминутно.
Ничего.
В дверь звонят.
Ничего.
Машины рычат.
Ничего.
Я всё это перекричу
молчаньем,
ненаписанным стихотвореньем,
тенью своей печальной.
* * *
Ничего со мной не стрясется,
коль хлеба кусок найдется.
Хлеб?
Само собой:
в дом приходит хлеб трудовой.
Не то сгинуть придется,
коль хлеба куска не найдется!
Хлеб? – само собой.
Автомат... тут вопрос другой.
Хлеб насущный? – само собой:
чтоб за жизнь —
в ежедневный
бой.
Песня польских рабочих
Средь фабрик и заводов
та песня родилась.
Нас долго мучил голод,
годами кровь лилась.
Сегодня нас мильоны,
мы строим Общий Дом,
мы красные знамена
мечты своей несем.
Мы сметаем порядки
государства господ —
это в классовой схватке
побеждает народ!
Огни социализма
рассеивают мрак,
на зов родной Отчизны
в бою равняем шаг.
Сегодня Польша встала
в обличье трудовом —
насилье капитала
с родной земли сотрем!
Мы сметаем порядки
государства господ —
это в классовой схватке
побеждает народ!
Раздавим сапогами
фашистский черный сброд!
Страна Советов с нами
как добрый друг живет.
И с городом воскреснут
руины деревень.
Мы первомайской песней
встречаем новый день.
Мы сметаем порядки
государства господ —
это в классовой схватке
побеждает народ!
Воспоминание
Моя мама была знакома с врачом по фамилии
Перкаль,
моя мама питала к нему симпатию и уважение,
доктор Перкаль был достоин уважения моей мамы,
в нашем доме не было антисемитизма.
Мои друзья евреи сражались в Войске Польском,
мои друзья евреи погибали за Польшу,
моим друзьям – миллионам моих друзей! —
поставили памятник в гетто.
Какой Гомеров гекзаметр воспел бы такую смерть?
С ней не сравнится даже истерзанный труп
Патрокла.
О! не Илиада – Аид... Больше, чем Голгофа, —
Освенцим...
Вот основание памятника в варшавском гетто.
Мир, мир умершим. Не мир, а борьба – живым,
борьба за имя людское для каждого, кто человеком
зовётся...
Моя мама была знакома с врачом по фамилии
Перкаль,
который был благородным человеком.
* * *
Мысли мелькают белками в парке —
глядишь, устанут...
Тянется день, а суровые парки
тянуть не станут.
Жизнь коротать за чаркой – не дело,
топай по тропам!
Только моя-то жизнь пролетела,
словно галопом.
Родина-матушка, тюрьмы да войны,
книжки, журналы, —
нет, не могу помереть спокойно:
мало мне, мало!
Эх, написал бы я пасквиль на Бога —
Бог не отпишет.
Ванда, мой свет, написал бы так много —
да кто услышит?
Кто мне поверит, что май приходит
осенью зябкой,
что жить охота – аж пальцы сводит?!.
(Дочка, писал твой папка.)
* * *
В пьяной башке, наконец, ясно,
пьяные звезды скоро погаснут,
встанет рассвет бельмом на глазу слепого,
радио загремит на весь мир – и давай трещать
(по радио, конечно, гуралю в керпцах слово,
а может, ещё какое важное дело,
может, Трумэн какой-нибудь или Бевин),
ну и пусть себе верещит на свет целый.