"Контроль," – шептал он себе, словно заклинание. – "Не забывай о контроле." Это было похоже на попытку удержаться за тонкую нить, которая могла оборваться в любой момент, оставив его в пустоте. Нужно было вернуть себя, сосредоточиться на чём-то реальном, ощутимом. Но мысли не останавливались. Они текли, как река, увлекая за собой всё, что встречали на своём пути. Они становились стихией, неуправляемой и безжалостной, готовой поглотить его целиком. Ещё мгновение – и он мог исчезнуть, раствориться в этом хаосе, потеряв себя навсегда.

Сосредоточенность на контроле становилась актом самосохранения. Он собирал свои силы, пытаясь вернуть власть над мыслями, направить их в нужное русло. Это была битва с невидимым противником, где на кону стояла его сущность. Медленно, но верно, он начинал обретать контроль. Словно выбирался из глубокой воды на поверхность, где можно было сделать глоток свежего воздуха. И вот реальность снова обретала свои очертания, возвращался смысл, а вместе с ним – и он сам.

Он замолчал, его дыхание выровнялось. Он снова видел кухню, чувствовал её запахи – лёгкий аромат вчерашнего кофе, смешанный с запахом старого дерева. Он слышал звуки – тиканье часов на стене, скрип половицы под ногами. Платон, стоявший рядом, казался теперь более реальным, чем минуту назад. Остап вздохнул, ощущая, как тревога отступает, уступая место привычной ясности. Но где-то в глубине души он знал: это лишь передышка. Океан мыслей всегда был рядом, готовый снова увлечь его в свои бездонные воды.

В углу комнаты, там, где тень от стула казалась слишком длинной, что-то шевельнулось. Остап не обратил на это внимания, списав на игру света. Но если бы он присмотрелся внимательнее, то заметил бы, как тень на мгновение приняла очертания, напоминающие фигуру человека. Невысокого, почти детского роста. Она замерла, будто наблюдая за ним, а затем растворилась, словно её и не было. Остап почувствовал лёгкий холодок на спине, но не придал этому значения. Всё вокруг было как обычно – кухня, Платон, тиканье часов. Только где-то на краю сознания, в самой глубине, зрел вопрос, который он не решался задать себе: а был ли это просто холодок, или что-то большее?

Он вздохнул и потёр виски, словно пытаясь стряхнуть с себя остатки странного ощущения. Мысли снова начали кружиться в голове, но теперь они были спокойнее, как волны после шторма. Он знал, что это ненадолго. Океан всегда ждал своего часа.

Кухня, где стояли Остап и Платон, была той же – и не той же. Стол, стулья, чашка на краю – всё на своих местах, но воздух вибрировал иной частотой, будто реальность слегка сдвинулась. Цвета были насыщеннее, чем должны быть: синева заката за окном переливалась в фиолетовый, тени от предметов ложились под неправильными углами, а звуки – шаги, скрип половиц – доносились с опозданием, словно преодолевая барьер между мирами.

Остап облокотился на стол, его пальцы слегка постукивали по поверхности, словно отбивая ритм невидимой мелодии. Платон сидел напротив, его взгляд был сосредоточен, но в глубине глаз читалось что-то неуловимое, словно он видел не только собеседника, но и что-то за его пределами. Их диалог текла легко, как игра в шахматы, где вместо фигур на доне были идеи и гипотезы. Каждое слово, каждый вопрос звучали как эхо, проникающее сквозь границы измерений, сталкиваясь с зеркальными отражениями их мыслей из другой реальности.

– И что теперь? – спросил Платон, его голос звучал спокойно, но с нарастающей интенсивностью.

– Ты сохранил своё прежнее душевное счастье или, быть может, сумел создать что-то новое?