Забурлило в голове у Грозного, тонкие ноздри задрожали. Возвёл гневные очи на богомерзкого вражонка – живьём бы проглотил!

Царские телохранители немедленно схватили дикаря и отобрали нож.

– Росту – ногой задавишь, а задирается! – люто глядя на басурмана, процедил сквозь зубы Малюта.

– Отдать его палачам! Изрубить собаку на куски! – обрушилось со всех сторон. – Батюшко-государь наш хочет быть с ханом в дружбе и в братстве, а за такие слова непригожие поневоле воевать будет!

Царь же молчал. Лишь в глазах его бушевал огонь. Мановением руки он велел отпустить посланника и проговорил с поразившим всех спокойствием:

– Передай неверному своему господину, что вознёс сатана его гордостью до неба, опустит его за то Бог с высоты в бездну вовеки. А ещё добавь, что Бог за грехи мои дал ему, сатанинскому отродью, власть и возможность быть орудием моего наказания. Но не сомневаюсь в том, что милостью Божьей и благодатью отомщу ему и сделаю его своим вассалом. Скажи, что я сильно желаю этого!

Посла, тотчас взяв за ворот, взашей[64] вытолкали из Палаты. Хотели отобрать пожалованные платье и шапку, но он, смотря исподлобья, по-волчьи, отбивался и не допустил этого.

Иоанн же впал в такую тоску, что в бешенстве рвал на себе бороду и волосы, возглашая:

– О горе мне! Советовали воеводы с великой ратью отправиться на Перекопского[65] хана! Но не внял я слову мудрых. И вот хан в готовности, чтобы идти на Москву. Будь ты трижды проклят, шайтан[66]!

Тревога была не мнимая. Вскоре пригнал гонец из Касимова городка с дурной вестью: сторожевые атаманы слышали хриплое ржанье коней в отдаленье и заметили скопившиеся у границы войска кочевые. И великий князь в ожидании татарского нашествия немедленно отправил лучших воевод-князей Ивана Фёдоровича Мстиславского, Михайла Ивановича Воротынского, Ивана Андреевича и Ивана Петровича Шуйских с многочисленной ратью к берегам Оки. Сам с опричниной выступил в Серпухов.

Но было поздно. Полчища Девлет-Гирея уже перешли реку. И все государевы бояре и воеводы поспешили вернуться в столицу, чтоб защищать город. Сказывали потом, что во время этого отступления произошло страшное знамение с волками: они преследовали стаями русичей и так ужасно выли, что у многих волосы становились дыбом.

Иоанн же, отрезанный от главного войска, вынужден был отступить из Серпухова в Бронницы, оттуда – в Александровскую слободу, а из слободы – в Ростов.

И ханские стада, не встречая никакого сопротивления, ринулись прямо на Москву.

Зеленела-благоухала земля русская, все цветы весенние распустились. Соловьи громко-звонко заливались с восходом солнечным.

Раным-рано поутру в Вознесеньев день[67] снарядилась деревенская молодёжь: девушки в пёстрых сарафанах и алых лентах, парни в нарядных рубахах, и, взявшись за руки, отправились за околицу на весёлое гулянье.

– Ой, глядите-ка! Кукушка летает по деревне! – идучи, заметила одна из подружек. – К пожару это!

Приутихли тут девицы, а другая, смешливая, всех веселее, осадила сведующую:

– Бог с тобой, Марфутка! Это она всех на свой, кукушкин праздник[68]