У нас узаконилось, что Савина и К° считали учительскую своей резиденцией, здесь вырабатывалась стратегия и тактика, сюда поступали сведения о противнике: местонахождение, внешний вид, форма деятельности, манеры, речь, фамилии присутствующих…

В учительскую я стал заглядывать лишь по крайней необходимости. Сергей Юрьевич напротив – разыгрывал роль слепого; расспрашивал савинцев о делах, делился своими впечатлениями, даже советовался, чем и вызывал у неприятеля еще большую ненависть.

Каким-то подпольным образом савинцы разузнали, что Сергей Юрьевич лежал в психбольнице. Им не были известны причины, по которым он туда попал, да и был ли он там точно, они наверняка не знали, но твердо верили, что был, и теперь «еще непреклоннее убедился в своей правоте каждый здравомыслящий человек» – как конфиденциально заявила мне Валентина Марковна.

– Вековому категорически противопоказано доверять детей! Ему-то не придется отвечать, отвечать будем мы, Аркадий Александрович! – вперившись в меня убедительным взглядом, заключила она.

– Но, Валентина Марковна, откуда вам стало известно, что Вековой лежал в той больнице? Источники вполне верные. Я не могу назвать имя, так как давала слово этому человеку… Но уверяю вас, Аркадий Александрович, я сплетен не собираю и собирать не собираюсь. А Вековой серьезно болен! Психически!

По всему было видно, что прошло несколько минут, как она узнала эту новость.

– Видите ли, Валентина Марковна, когда человек попадает туда, – я сделал выразительный жест, – его медики держат на учете и, естественно, если ему нельзя заниматься педагогикой, то он и не будет ею заниматься, по крайней мере, официально. У Векового документы в порядке, вы понимаете? Вам прекрасно известно, что я не люблю

голословных обсуждений кого бы то ни было, и хочу вас попросить, чтобы вы впредь не жаловались на Сергея Юрьевича по пустякам.

Валентина Марковна не сдавалась:

– Но он не соблюдает учебную программу! Он не дает заниматься ученикам по другим предметам! Культ какой-то! А что за разговоры затеваются по вечерам в кабинете литературы? Разложение! И очень странно, что вы его защищаете, может быть, он как-то одурманил вас, завоевал вашу симпатию… Но если вы, Аркадий Александрович, будете потакать его антипедагогическим опытам, то… пусть мне будет хуже… – Валентина Марковна выдержала значительную паузу. – Да, хуже! Вы имеете власть… но я буду добиваться отстранения Векового от педагогической деятельности!

Ее заявление, явно заранее отрепетированное, вывело меня из себя:

– Как вы смешны, боже, как вы смешны, Валентина Марковна! Вы что думали, что я испугаюсь? Вековой открывает ребятам глаза на мир, на историю, он учит их жить красиво, с целью, с мыслями, он учит их, в конце концов, быть людьми! Людьми, понимаете? Нам только сниться могли такие учителя! Боже, какое невежество! – спешил я, соскочив со стула. – Вы живете какими-то зазубренными понятиями о человеке и об обществе. Поймите, он детей заставляет разумно сомневаться в той белиберде, которую мы тут с вами до него несли. Он учит их искать истину, а мы их делаем автоматами! И теперь вы вредите, а не он! Вы палки в колеса истории вставляете!

Я задохнулся исступлением. И откуда у меня этот образ колес истории выскочил? Минуты две я, успокаиваясь, смотрел на нее, думал, что уйдет. Но Савина продолжала деревянно сидеть, тарабаня по столу сухими пальцами. Я пришел в себя и ясно проговорил:

– Мне на Векового больше не жалуйтесь. Я не мальчик, сам могу разобраться, и если нужно будет ответить – отвечу, не пугайте. А если и теперь ничего не поняли, то, увы, не судьба!