Мать отлепляется от забора, помогает отчиму завести Лёньку в дом. А Лёнька орёт на родителей, оскорбляет, но даёт себя завести.

Маша идёт за ними, но не хочет в стены, хочется дышать. Дождаться бы, когда Лёньку уложат.

Маша ходит по тропинке между двумя участками с картошкой, роса с ботвы охлаждает колени. Над головой раскинулось высокое звездное небо. Так тихо. Маша такая маленькая, идет, болтаясь между картошки. В конце тропинки пригоны с коровами. Они там спокойно дышат. Рядом с пригонами навозные грядки, там же стоит телега. Маша над телегой и громко дышит через зубы. Лицо мокрое. Страх, отчаяние и ненависть давит в груди. Хочется лечь и уснуть, проснуться в другой реальности. Под телегой такая мягкая трава, Маша заползает туда. Прохладная, влажная трава. Неужели закончилась жара, и завтра будет дождь? Здесь так удобно лежать, а внутри как будто развязываются узелки. Облегчение. Вот так хорошо.

– Тут тебя никто не достанет, Машенька. – Шепчет она. – Уехать бы тебе далеко-далеко. Что бы эти пьянки, скандалы, угрозы остались тут, а ты бы больше не переживала. Всю жизнь, как старший брат подрос. Мать кричит. Матери плохо, она пугает меня, когда ей плохо. Мне еще год бы прожить, а там восемнадцать. Но братец и правда сведёт мать в могилу. Ей ведь всего сорок пять, сколько ещё она протянет.

Звон в ушах охлаждает трава. Вот и слышно. Кто-то опять кричит. Мать кричит её имя. Маша сжимается и перестаёт дышать. Только бы не нашла. Только бы не нашла!

Но мать уже стоит над телегой.

– Вылезай, чего там сидишь, совсем дурная. Психушка по тебе плачет. Сдать тебя в психушку вместо института, да и всё, поправят тебе мозги. Вылезай, не стыдно тебе? Брата чуть не убили, а она сидит под тележкой. Кому расскажи, не поверят. Нежная какая. И не смей брату говорить завтра.

Маша не дышит. Но вылезает.

Мать стоит над ней во фланелевом халате поверх ночнушки, в галошах на носок.

Ночь кончалась, небо на западе светлело на глазах, звёзды блекли. Лучше бы ночь не кончалась. Замереть бы прямо здесь, в тоске и горе. Поставить на паузу жизнь на века. Вот Маша на четвереньках вылезает из-под телеги в мокрой ночнушке и больших грязных сапогах, вот мать в халате и галошах стоит над ней, руки упёрла в бока.

Насколько трудным будет утро, Маша не хочет думать.

Девятый путь

1.

– Постыдились бы! Развратницы! – Сумка ударилась в худую спину Лизы, в момент, когда она расцепила объятия с подругой, услышав брань. Пожилая женщина, в застиранном светлом плащике и хлопковом коричневом платочке, смотрела на них рассерженно.

– Постыдились бы хоть. – пробормотала снова женщина, скользя взглядом по сцепленным рукам девушек, по чемодану, стоявшему рядом с Лизой, и отворачиваясь к дороге.

Девушки в миг прощания были поглощены своей тоской. Они посмотрели на старушку, но не почувствовали гнева. Лиза наоборот, хихикнула, когда получила сумкой по спине.

– Знаешь, я никогда с Андреем не целовалась на остановках. Кажется, я могу по пальцам пересчитать, когда мы с ним целовалась в общественных местах. – прошептала Лиза.

– Я тоже никогда так не делала. – Люба прыснула в пухлый кулачок. – А Машка, скромница такая была, и парень её, Иван, божий одуванчик, но как же они целовались в первые месяцы романа! Их невозможно было оттащить друг от друга. И на остановках, и в автобусах, и на лавочках по всему городу, даже на детских площадках! – Люба гладила худые руки подруги, и говорила в полголоса. Для чего им сейчас Маша и Иван, в минуты разлуки?

– Как там Маша с Иваном сейчас? – нужно было что-то другое сказать, но Лиза не могла.