Я не выдержал, подскочил со стула. Слова вырывались из меня с надрывом:

– Да ты сам позоришь мать! Посмотри на себя! Бухаешь постоянно! Страдаешь! И мне жить не даешь!

– Ах ты сучок! – кулак прилетел по скуле.

Я мог, но не стал уворачиваться. Мне хотелось ощутить эту боль, почувствовать, что это реально. Боль отрезвляет, заставляет бороться. Отец хотел напугать меня, но вышло иначе: я ощутил пинок свободы. Впервые в жизни я осмелился противостоять отцу. Оказывается, специально подставлять лицо под удар – это сложнее, чем уворачиваться, но зато и вдохновляет лучше.

Я замахнулся и с силой ударил его в ответ. Отец, не ожидая отпора, упал назад и опрокинул стул. По пути зацепил скатерть, шторы – все загремело и начало рушиться. Но мне было этого мало. Пусть хоть весь мир рухнет от моих ударов! Я бросился вперед, придавил отца к полу и бил, бил, бил…

– Ты сдался! Я не виноват, что ее больше нет! – кричал я.

Замахнулся в очередной раз и увидел отца. В его взгляде была боль, но не от удара. В глазах читалось отчаяние – страдание мученика. Мой удар ему был намного нужнее, чем его избиение меня.

– Сын… – несвязно прикрываясь промычал отец.

– Не смей! Это ты мучаешь себя и меня. Ее нет! Она умерла! – Я поднялся, от злости пнул стол и бросился из дома, обувшись и прихватив какую-то куртку.

Сердце колотилось в бешеном ритме. Впервые в жизни я осмелился честно сказать отцу то, что думаю о смерти матери. Да и сам смог только сегодня это осознать. Я любил ее, но не мог смотреть, как отец топил боль в алкоголе и разрушал все вокруг себя. Он медленно убивал себя и меня.

Когда мама была жива, он был другим. Высоким, сильным, остроумным и добрым. Мама постоянно ставила его в пример, он любил ее сильнее всего на свете. Как-то она порезалась ножом во время готовки, так отец всю неделю сам готовил и ничего не позволял ей делать. Раньше дома было тепло, уютно – я любил родителей, а они меня.

Но у мамы обнаружили рак. Она сгорела в болезни буквально за полгода. После похорон отец изменился. Стал пить, злиться, ходил всегда мрачным и грустным и стал меня бить.

Все хорошее в отце и мне было от матери. Когда ее не стало, мы превратились в озлобленных псов, которые могут только огрызаться на прохожих и грызться друг с другом. Но почему-то я больше не хотел так жить.

На улице было холодно – все-таки зима. Руки и ноги начали замерзать, но возвращаться домой я не хотел. Нет, приходить раньше завтрашнего вечера, пока отец не уйдет на смену, не вариант. Но и переждать негде – друзей, к кому я мог бы завалиться среди ночи, не было. Впрочем, никаких друзей не было.

Когда уже стало светать, меня окликнул знакомый голос.

– Петька Бой?!

Я обернулся и увидел Шута. Он стоял с поводком в руках, а рядом вертелась маленькая собачонка.

– Чихуахуа? – рассмеялся я.

– Привет. А ты почему в таком виде?

– А тебе какое дело? Иди гуляй со своей Хуа! – сорвался я на Шута.

– Я ведь помочь хотел, – обиженно ответил он, но не ушел. Наоборот, шагнул ближе. – Что случилось?

– Да ты чего пристал-то?! Ты и вправду бессмертный или дурак! – Я толкнул его в плечо, но он устоял на ногах.

– Я знаю…. Ты добрый, – робко сказал он и вжал голову в плечи, готовясь к удару.

– Да что тебе надо от меня?! Я злой! Злой я! – зарычал я на него. Но он не двигался, только беспокойно залаяла его собачонка. Шут зажмурил глаза. Боялся, но не отступал.

– Отвали от меня, пока я тебе ноги не переломал! Или хочешь святым показаться?

Я схватил его за ворот. В мою ногу вцепилась эта мохнатая мелюзга.

– Ай! Да черт тебя дери! – Я махнул ногой, собачонка отлетела.