Сходитъ прахомъ погубленныхъ лѣтъ.
Повисаешь смиренно подъ краномъ,
Гдѣ воды охлаждающей нѣтъ.
Сколько разъ, повторяя запреты.
Снишься самъ и рисуешь другихъ!
Не вкушаешь разумныхъ совѣты:
Нѣтъ хорошихъ, какъ нѣть и плохихъ.
Есть дорога. Съ кладбищенской тягой въ концѣ,
Все исправить – гдѣ взяться вѣкамъ?
Не придется въ подложномъ стрѣльцѣ
Погибать тебѣ въ скорости тамъ.
Подъ зерномъ все раскрошится скоро
И потянетъ себя по пути.
Въ каждомъ нервѣ отмѣннаго вора
Не тебѣ ту судьбу обрѣсти.
«Входя безликостью на тронъ…»
Входя безликостью на тронъ.
Обременяющій познанье
Отверженныхъ, печальныхъ и нѣмыхъ.
Смѣняю отрицаемый здѣсь тонъ
На пустоту ручного лобызанья
И день дворовъ въ пророчествахъ пустыхъ.
По лѣстницы громадѣ прахомъ париковъ
Дарую ложь, начерченную всуе.
То – часъ придти ушкомъ повиновенья
По забытью венозныхъ стариковъ.
Навязанныхъ пахучей туѣ
Метаться пламенемъ сомнѣнья.
Расчерченъ міръ, ходя со склоновъ внизъ
Прощаться вдоволь съ ноской рукъ.
Не пишущихъ по одѣ ежедневно.
По комнатамъ струится легкій бризъ
Улыбокъ чокнутыхъ подругъ.
Ломающихъ судьбу поперемѣнно.
Но злато ближе къ тѣлу въ норахъ.
Заросшихъ благодатнымъ приступомъ шаговъ
По тѣснотѣ безпечности и воли.
Участвуя утопленникомъ въ спорѣ
Двухъ безпризорныхъ дураковъ.
Тома временъ отправимъ почтой моли.
Разсаживаясь въ близости локтей,
Не смѣющихъ вкушать слова по шуму,
Добудемъ благодарность ложныхъ стропъ.
Во міролюбіи танцующихъ идей
Отпущенный рукою приласкаетъ пуму,
Поющую внѣ ревности трущобъ.
Макая кисть въ просроченный коктейль
Латинской доблестной ухмылки
И рева трубъ по холоду проталинъ
Вернется память въ рухнувшій отель
Какъ гласъ, въ намѣренности пылкій
Себя убить въ причастности окраинъ.
Тѣмъ часомъ разразится горній пластъ
Ломать безсмысленность по мессѣ
Вкушеніе опрятности и боя.
На оторопь отклеившихся ластъ
Опустится желаніе, что въ пьесѣ
Насъ заставляетъ образумиваться стоя.
«По вагону ища глубину…»
По вагону ища глубину
Темной ночи, забытой на встрѣчъ
Безпощадности мѣстъ и кривыхъ.
Укрывающихъ въ блескъ сѣдину.
Достаю изъ очечника мечъ.
Не кладя на пути золотыхъ.
Чѣмъ писать, коли заперта слава
Словъ восторженныхъ съ мягкимъ началомъ?
Только имъ по раненью подножныхъ.
Подаяньемъ разрѣжетъ облава
Темноты красоту одѣяла
И научится жить съ нами сложно.
Въ гудкахъ не смачивая храпъ
Опустошенности рѣшенья.
Безправности казнить иль цѣловать.
Не ищемъ тѣхъ, кто косолапъ
Въ очахъ всемірнаго затменья.
Идемъ на смерть не понимать.
За легкой пеленой промахиваясь басомъ
И не смотря на небо безъ свѣтилъ.
Считаю станцій проявленья.
Живя тяжелымъ, перевареннымъ каркасомъ,
Жалѣю глубину неизмѣримыхъ силъ
Въ пространствахъ части завершенья.
Еще попытка. Людъ идетъ гремѣть,
Мѣшая горевать, смѣясь въ проемѣ
Ушедшихъ на мелодію ступени.
На горнихъ поѣздахъ не усмотрѣть.
Какъ задыхаются русалки въ водоемѣ,
Лишь въ торсѣ втискиваясь въ сѣни.
«Часть дня, повѣшенная точно…»
Часть дня, повѣшенная точно
На кустъ сирени, покушавшійся на сонъ,
Полезла въ ноты средь бумаги.
По юности обшарпанной тамъ сагі
Проходъ къ себѣ не разрѣшенъ.
Люблю пока чернильницы заочно.
Но въ новизнѣ и знаменитой пыли
Достать хочу я входъ старинныхъ стѣнъ.
Меня тамъ ждутъ. Пусть будетъ правдой
Лжецовъ молчаніе, что кавалькадой
Сдается вычурно въ поганый плѣнъ.
То – слово шоры на кобылѣ.
Никто не знаетъ на Арбатѣ вечеръ,
Даюшій свѣту появиться въ залѣ
Средь голосовъ, знакомыхъ за недѣлю.
Стихами волчьими собой не овладѣю.
Мы всѣ на черныхъ стульяхъ подремали;
Потухли въ водоемахъ гипсовыя свѣчи.
И тутъ – она! Въ обличьѣ лебединомъ
Да въ тихомъ спорѣ о соборахъ.
Коснулась взмахомъ нашихъ душъ.
По шепоту неисправимыхъ сушъ