– Нет, реально, пора выбираться отсюда, – беспокойно прошептал Тобиас, взглянув на потолок.

Не говоря ни слова, Мэтт обошел первый ряд стеллажей, на которых были едва видны коллекции марок, бабочек и наполненные разноцветными шариками склянки; они-то и привлекли внимание Тобиаса.

Мэтт продолжал разглядывать комнату, где, кроме них, казалось, больше никого не было. «Базар» выглядел бесконечным; тут мальчику показалось, будто из глубины магазина до него донесся шепот.

Тобиас схватил его за руку:

– Слушай, надо на самом деле отсюда сматываться; пусть лучше Ньютон будет считать меня трусом, чем я украду отсюда хоть что-то.

– Мы ничего не будем красть, – ответил ему Мэтт, продолжая идти дальше, – ты ведь знаешь меня, я не такой.

– Тогда куда ты пошел? – в отчаянии спросил Тобиас. Однако Мэтт, двигавшийся на таинственный шепот, ничего не ответил.

Молчание друга поразило Тобиаса больше, чем атмосфера, царившая в лавочке. Он замолчал, раздираемый одновременно страхом, который подталкивал его к бегству, и восторгом от множества шариков, слабо сверкавших через стекло какой-то банки. Сколько их там? Может быть, тысяча или две, не угадаешь, некоторые переливаются фиолетовым и оранжевым цветом, другие черным и желтым, напоминая глаза монстра.

Вдруг Тобиас сообразил, что друг уже довольно далеко от него, и, не желая оставаться в одиночестве, направился следом.

Тут ему показалось, что шарики наблюдают за ним. Тобиас вскрикнул и приблизился к полке. Ничего. Шарики лежали неподвижно. Значит, показалось. Просто оптический обман, реакция мозга на испуг. Ничего не происходит. Все в порядке, это место – плод бредовых фантазий. Все хорошо.

Тобиас поспешил за Мэттом, свернувшим за стеллаж со старинными книгами.

Мэтт двигался вперед по неровному полу, шепот впереди становился все более явным. Голос произносил слова с хорошо сдерживаемыми интонациями – он был похож на голос диктора, читающего новости по телику.

Двигаясь вглубь магазина, Мэтт размышлял о том, что оказался здесь неслучайно. В другое время он бы ни за что не принял вызов Ньютона: сделал бы вид, что не понял намека приятеля или не расслышал его слов. Мэтт умел избегать подобных глупостей – у него было чутье на то, что следует делать и чего делать не стоит. И в этот раз он твердо знал, что происходящего желательно было избежать. Почему? На протяжении дней и недель он чувствовал: скоро что-то произойдет. С тех пор, как отец сообщил ему, что собирается переехать в другой квартал и первое время они будут видеться нечасто. Пока «все не образуется» Мэтт мог бы жить с ним, если только мама не будет против. Последняя фраза Мэтту понравилась меньше всего. На следующий же день мать завела с ним похожий разговор: они будут жить вместе, если только не воспротивится папа. Вообще его родители были абсолютные противоположности: мама была больше «из деревни», а отец же был стопроцентным горожанином, она – жаворонком, он – совой, ну и так далее. То, что они прежде называли взаимодополняемостью, внезапно стало причиной их разрыва – они превратились в «день» и «ночь». Конечно, у них был Мэтт, их «общее солнышко». В свои четырнадцать мальчик сразу же понял, к чему все идет: началась война за его любовь и доверие. Несколько его друзей прошли через подобное испытание. Через этот кошмар.

«И кто сказал, что слишком много любви – это хорошо?» – раздраженно думал Мэтт. Родители типа «расстаются ради него», поскольку очень его любят. Мальчик чувствовал, что перестает быть самим собой, теряет себя, собственные реакции казались ему странными. Он поступал не так, как тот Мэтт, которым он всегда был.