– Это его, – сказала мама, положив их в мою руку. – Ты должен помнить, Кайден. Это не просто часы. Это символ того, как он работал, как он жил. Ты унаследуешь это. Его удачу, его усилия. Ты будешь помнить его через эти часы.

Я прижал их к себе, и хотя они были холодными и тяжёлыми, они почему-то стали частью меня. Я не знал, что они означают, но чувствовал, что это очень важно. Я не мог объяснить это словами, но будто кусок его оставался со мной. И теперь эти часы стали связующим звеном, которое невозможно было разорвать.

Мама смотрела на меня с такой печалью в глазах, но в её взгляде было что-то ещё – что-то, что давало силы идти дальше.

Я снова посмотрел на гроб. Он был закрыт, и все, что осталось – это часы в моей руке.

– Он был горд тобой, – сказала мама. – Ты должен быть горд за него. И за себя.

Я снова закрыл глаза, и в этот момент – всё вокруг начало исчезать. Сначала звук. Потом ветер. Потом тепло её рук. Сцена растворялась, как старое фото в воде. Только голос остался:

– Помни главное, Кайден. Помни, кто ты. Даже если мир будет чужим.

Я дёрнулся, как будто просыпаясь. Открыл глаза, но мир вокруг был всё таким же тёмным и чуждым. Моя грудь поднималась и опускалась с ускоряющимся ритмом, но это было не от страха. Нет, скорее от ощущения, что, что-то важное исчезло, не оставив следа.

В голове было мутно, как после долгого пробуждения, но это был не просто сон. Это было нечто большее. Я огляделся по комнате, стараясь осознать, где я нахожусь. Комната оставалась такой же тёмной, как и прежде, и только светящийся шар на стене давал слабый, холодный свет, едва освещая угол.

Тот момент, когда я понял, что я не в своей кровати. Не в Мюнхене. Я поднял руку к лицу. Те самые часы красовались на моем запястье. Наручные. Кожаный ремешок, слегка поцарапанный временем, золотистый корпус. Отцовские часы. Их мне дала мама, когда мы хоронили его. Она сказала, что это было не просто время, а удача, его символ, его труд. Я до сих пор не совсем понимал, как они могут быть связаны с ним. Но теперь, когда они были у меня, я знал одно: я должен помнить. Даже если мир вокруг меня будет чужим и странным.

Пока я лежал в этой странной комнате, в этом другом мире, всё казалось таким ненастоящим. Но эти часы были настоящими. Как и память о нём. И если я что-то мог удержать, так это именно его.

Я спустился вниз, стараясь не привлекать лишнего внимания. Глаза ещё не совсем привыкли к свету, но я уже чувствовал, как лёгкость утреннего воздуха немного очищает голову от ночных путешествий по воспоминаниям. Я направился к столу, где на блюде лежал хлеб, сыр и какие-то жареные кусочки мяса, а рядом стояла кружка с чем-то тёплым. Всё казалось таким необычным и чуждым, но нужно было поесть и немного прийти в себя.

Сел за стол, взял нож и начал нарезать хлеб, когда вдруг услышал голоса. Сначала они звучали тихо, но быстро становились всё более отчётливыми, и я невольно напрягся, пытаясь не выдать себя. Мужчины сидели за соседним столом и, как мне показалось, не обращали внимания. Я слегка повернулся, чтобы понять, о чём они говорят.

– Ты понимаешь, что это вообще безумие, – сказал один из них, грубый, с заплетёнными в косу волосами, и его голос был наполнен раздражением. Он выглядел так, будто чем-то сильно обеспокоен. – Архистрат снова всё замял, как обычно. Все эти исчезновения, а он сдался с одним лишь обещанием. Без допросов, без расследования.

Второй мужчина, помоложе, с лёгкой щетиной на лице и непринуждённым видом, взял кружку пива и ответил: