– Конечно, верю.

– Она ушла с этими долбанными мешками. В тёплой розовой пижаме… С кроличьими ушами на капюшоне, – слова стали быстрее срываться с губ Леона, как будто он отпустил тормоз и начал разгон. – Я подарил ей эту пижаму на Рождество. Она любит дурацкие шмотки. У неё полный шкаф такой несуразицы!

Уголки его губ чуть поднялись, но подобие улыбки быстро исчезло с измученного лица.

– Она любит или она любила? В каком времени мне говорить о ней?! – закричал Леон. – Господи! Дай мне знать, что с ней случилось! Где она? Живая или мёртвая?

– Если вам хочется кричать – кричите!

– Как же я виноват! Господи! Мусор всегда выносил я! А в тот раз…

– Вы не виноваты. Вам нужно это понять.

– Стив, мне нужно признаться вам в чём-то страшном. – Леон перешёл на шёпот, немного подался вперёд и оглянулся на дверь, словно хотел убедиться, что их не подслушивают. – Если бы её… Алису… Нашли мёртвой, то я бы обрадовался.

Психолог молчал, не отводя взгляда.

– Вот, видите, вам и сказать нечего. Я виноват. И вы тоже так считаете. – Леон резким движением накинул на голову капюшон худи.

Минутная стрелка обогнула круг, глухим боем часов известив об окончании мучений Леона. Он тут же вскочил и, не попрощавшись, бросился к выходу.

– Жду вас на следующей неделе!

– Да пошёл ты! – сквозь зубы процедил Леон и изо всех сил хлопнул дверью.

Он быстро шёл по припорошенной редким снегом улице, порой переходя на бег, подгоняемый единственным желанием, как можно скорее добраться домой и закрыться на все замки от этого мира. Мира, в котором средь бела дня пропадали люди. Из-под капюшона Леон старался смотреть только вниз, на грязно-серый асфальт. Ведь, как только он поднимал глаза, среди прохожих ему мерещилась Алиса, в розовой тёплой пижаме с кроличьими ушами, и становилось трудно дышать. Сердце отбойным молотком громыхало в груди, вместе с кровью разгоняя по телу нестерпимую тяжесть вины.

Вот и спасительный подъезд блевотно-жёлтой пятиэтажки. Восемь ступеней вверх, затем ещё восемь. Замёрзшей рукой Леон извлёк из кармана ключ с дурацким брелком-сердечком. Дурацкие вещи… Это всё, что осталось от Алисы.

Он вошёл в квартиру, запер дверь и, наконец, снял капюшон. В маленьком квадратном коридоре пахло сладкими духами – уходя из дома, Леон брызгал из флакона, который Алиса держала на полке у зеркала, чтобы по возвращению ощутить её присутствие. Каждый раз надеясь, что Алиса сидит на их любимом, местами протёртом диване, в нелепой розовой пижаме. Но… Нет. Её снова нет.

Леон завалился на диван и лежал неподвижно, пока не стемнело. Живот сводило от голода, но в холодильнике уже пару дней было пусто. После последнего похода в магазин, когда ему отчётливо привиделась Алиса, и он напал с объятиями на незнакомую женщину, ходить за продуктами стало страшно.

Он вытащил из-под дивана серебристый MacBook, засунул в уши наушники и, шумно выдохнув, начал что-то быстро набирать, бегая длинными ровными пальцами по клавиатуре, словно по клавишам пианино.

– Леонард, давай-ка с начала. Баха нужно играть с чувством! Растворяться в этой божественной музыке! – Екатерина Андреевна разочарованно всплеснула руками. – Твой тёзка Да Винчи музицировал на органе не хуже, чем владел кистью! А ты даже пианино освоить толком не можешь.

Тяжёлой походкой, едва переставляя больные ноги, она подошла к сыну и хлопнула его ладонью по спине.

– Сядь ровно! Что за поза простолюдина?

Леонард сжал зубы и вытянулся, как струна. Ему уже восемнадцать, а ей кажется, что он всё ещё ребёнок!

– Ты будешь блистать на сцене! Чего бы мне это ни стоило… – Екатерина Андреевна вынула из кармана домашнего платья кипенно-белый носовой платок и промокнула глаза. – Я обещала твоему отцу. Он так рано умер, потому что тяжело работал. Чтобы у тебя было всё! Помни об этом! Помни и играй как следует!