Мама продолжала петь. Миша подхватил знакомые слова, с надеждой всматриваясь в коварные заросли. Следом к песне присоединилась Лиза. Она тихо всхлипывала, ее голос дрожал, но старался не отставать от мелодии.

«Уходите, заиньки, не мешайте баиньки», -закончилась колыбельная. Голоса поднялись до самой макушки спящего леса и расплылись, растворились в свете луны.

«Смотрите! Смотрите!!! – Миша взволнованно указал пальцем на качающуюся траву.

«Мама! – донеслось оттуда – Мама!»

Между толстыми упругими стеблями, с жаром отталкиваясь от них словно выныривая из опасной пучины, бежала Лина.

О, счастье! Наконец-то девочка жадно вслушивается в биение маминого сердца, ловя каждый его удар как драгоценный самоцвет. Она вдруг поняла: Никакие самые интересные компьютерные игры, самые красивые наряды и даже самые любимые сладости никогда не были ей нужны по-настоящему, а только мамино тепло и исходящее от него чувство безопасности.

Мише обычно очень не нравилось, если мама обнимает не его, а других детей. Но сейчас он сочувственно гладил сестренку по голове. В его глазах не было ни ревности, ни обиды, а лишь какая-то недетская сосредоточенность.

«Надо еще петь!» – вдруг решительно сказал он и посмотрел на маму так, как обычно это делал папа в ответственные важные моменты жизни. «Успокойся! Господь с нами!» – говорил этот взгляд. Мама кивнула, и Михаил снова запел колыбельную.

Лиза, с трудом преодолевая всхлипывания, присоединилась к брату и детские голоса, подхваченные ветром, полетели над Полем самолюбия.

Ветер сделал большой круг и откуда-то издалека принес тихий тоненький ответ. Это пела Соня.

Миша и Лиза подошли к самой кромке поля. Они пели и пели, боясь потерять эту слабую ниточку, связывающую с сестрой. А Сонин голос уверенно приближался и вот, наконец, девочка вырвалась из цепких зеленых лап, но упала, обо что-то споткнувшись. Казалось, это неугомонная трава схватила ее за ногу, не желая отпустить из своего плена.

Лиза ринулась помогать сестре, а Миша все продолжал петь и петь, настойчиво отправляя ноты спасения брату.

«Ну, ты просто Робертино Лоретти какой-то» – вдруг послышалось справа.

Девочки радостно бросились к Алеше, который начал отбиваться от их объятий с деланным недовольством, и пряча счастливую улыбку.

Долгожданное успокоение отняло у мамы последние силы, хотелось упасть здесь же на месте и проспать до утра. Измученная нежданными приключениями, она перевела уставший, но счастливый взгляд на Мишу и сердце снова тревожно сжалось. На ее глазах мальчик слабо улыбнулся, обмяк и упал без чувств.

«О, Господи!» -воскликнула мама и устремилась к сыну. Но старичок, про которого все уже забыли, оказался проворней. Он поднял Мишу на руки и сам поднес к встревоженной матери. «Настоящий воин!» – сказал старичок, с умилением глядя на ребенка. «Все хорошо! – добавил он, успокаивая маму – Переволновался малец, всего себя отдал, вот и не осталось сил. Идемте скорее в избу».

Придя, Мишу уложили на широкую скамью, где откуда-то взялась небольшая подушечка. Казалось, весь этот маленький домик с навесом, все еще горячая, как ни странно, печка, большой дубовый стол со скамьями – все светилось неуловимым светом. Нигде не было ни одного светильника, но темно нисколько не было. Домик точно ждал их.

Дедушка растер Мише кисти рук, ступни, даже уши, и мальчик пришел в себя. «Где это мы, мама?» – спросил он, поднимаясь со скамьи и оглядываясь вокруг. Затем устало уткнулся лбом маме в плечо и прошептал: «Я думал, мне все это приснилось».

Старичок присел рядом: «Сон был там, сынок, в вашей привычной жизни. А это самая явная явь, – Он ласково улыбнулся, глаза его излучали тепло и спокойствие, – Поспите, отдохните, вам на завтра сил нужно набраться. У меня постелей нет мягких, но в сеновале, чай, не хуже будет».