Я кивнула.

– Она н-н-не похожа на ту, что у вас на лбу, – сказала она мне, словно прочитав мои мысли, – ваша появилась в результате несчастного случая.

Я хотела ей возразить, ведь эта отметина была у меня с самого рождения, а не из-за несчастного случая, но предпочла промолчать. В итоге оказалось, что она была права.

– К-к-как вы, наверное, уже поняли, я т-т-также страдаю синдромом Туретта. Время от времени у меня н-н-начинаются нервные тики, которые я не могу к-контролировать. Я чешу нос, пожимаю плечами, дергаю головой, запинаюсь, когда говорю, за-за-заикаюсь на разных звуках, а иногда просто выкрикиваю ругательства, сама того не желая. Обычно это усиливается, к-к-когда я нервничаю. Если я спокойна, это не т-т-так заметно. Сейчас я у-уже п-привыкла, а вот раньше было совсем н-н-не просто.

Я представила, каким было ее детство.

– Д-д-для этого мне и нужна шляпа, – продолжила она. – К-к-когда я замечаю, что она начинает шевелиться, значит, у меня снова тики. Иногда – черт! – о тиках я догадываюсь по с-с-странному выражению лица того, кто в этот момент стоит п-передо мной, вот к-к-как было с вами, к-к-когда мы начали разговаривать.

Мне стало стыдно, но откуда она могла знать? Как ей удавалось улавливать каждый мой жест, каждую эмоцию?

– Не волнуйтесь, я знаю, что вы не со зла, это естественно. Я привыкла, что на меня с-с-смотрят странно, смеются, думают, что я от-отсталая. Когда я приходила в школу в д-д-день рождения, меня всегда поджидал забавный подарок от моих одноклассников: погремушка, книжка со скороговорками, намордник или смирительная рубашка. Однажды мне подарили колпак с колокольчиками и на перемене заставили его надеть, а потом делали с-с-ставки, пытаясь угадать время, к-к-когда он зазвонит.

Одним из самых моих распространенных прозвищ в д-д-детском саду, а потом и в ш-ш-школе, было Фрэнки, типа Франкенштейн, ну, вы понимаете. В каком-то смысле они были правы: похоже, что меня сшили из разных кусков, просто не доделали.

У меня к горлу подступил ком.

Вдруг я заметила у нее странное выражение лица, как будто она хотела заплакать, но знала, что сейчас не время. Как будто она искала, куда можно спрятать боль, которую причиняли ей ее же слова.

Я не знала, что делать, не знала, что сказать, в какой момент прервать этот монолог.

– Д-думаю, вам уже сказали, что – ну! черт! – вы не первый психолог, который приходит сказать мне о том, что я и так уже знаю: что я умру. Были и другие, я помню как минимум шестерых. Большинство не продержалось и недели.

Она замолчала, и я решила воспользоваться этим моментом, чтобы наконец начать разговор:

– Почему?

– С не-не-некоторыми я отказалась общаться с с-с-самого начала: они все время говорили и говорили, я не хотела их перебивать.

Луна засмеялась:

– Ну, с одной вроде п-п-получилось наладить контакт. В первые дни казалось, что она искренне интересуется моими чувствами. Проблема возникла, когда она начала задавать вопросы.

– В чем же проблема, Луна? Наша работа как раз в том, чтобы задавать вопросы.

– Ей не нравились мои ответы.

Она снова неосознанно дернула плечами и почесала нос.

Я заметила выражение боли на ее лице.

– Этого не может быть, Луна. Мы, психологи, привыкли ко всем видам ответов, к любым реакциям. Это наша работа.

– Не все психологи г-г-готовы ко всем видам ответов, уверяю вас.

Мы обе замолчали. Она снова почесала нос и дернула плечами. Снова это выражение боли на лице.

Она слегка пошатнулась.

– Что ж, – я решилась прервать повисшее молчание, улыбаясь и стараясь не акцентировать внимание на том, что вижу, – значит, меня ждут непростые времена.