— Не проживёт. Ему уже девяносто семь. Но сам знаешь, что пока он жив, дёргаться мне нельзя. Искать её слишком опасно. Если я найду, то и он найдёт.

— Да, знаю, чего ж не знаю. С такими людьми как Романов не шутят. Андрей был прав. И ты ему слово дал. Только кто же знал, что этот отпрыск императорского рода столько проживёт, что девчонка уже и выросла, и выучилась, и поди замуж вышла.

— Это неважно, — отмахнулся я. — Долг есть долг.

А вот что было важно, так обещание, данное Андрею, когда на нашем пути встал Николай Александрович Романов. И уж не знаю точно ли он князь императорской крови, известной каждому династии, я его родословную не проверял. Но совершенно точно, что он до сих пор теневая и ключевая фигура всего бизнеса, связанного с искусством. Серый кардинал. И мой злейший враг, встреча с которым восемнадцать лет назад стоила мне двух жизней: жены и лучшего друга. И ещё кучи условий, которые мы оба, заключив перемирие, до сих пор вынуждены соблюдать.

— Раз уж выдался у нас сегодня такой день памяти, — подлив мне штурма, спустился по грудь в горячую воду и Эбнер. Холодало. — Расскажи мне, Армаш, как вы с Андреем познакомились.

— Вень, ты же слышал. И не раз.

— А я ещё хочу послушать. Нравится она мне. Хорошая, солнечная история.

Конечно, солнечная. Дело-то было на Чёрном море.

— Ваш детский дом вывезли из дождливого серого Петербурга на лето в какой-то заброшенный пионерский лагерь, правильно я запомнил?

— Да, время было такое, всё ветшало, разваливалось. И нам, то ли мэр, то ли губернатор, кто там у них был тогда, с барского плеча поездку и организовал. А там… лето, фрукты, море. Кормили, как на убой. И персонал, не наш суровый детдомовский, а тётки все жалеющие нас, босонят, щедрые, радушные, — невольно улыбнулся я.

Да, тогда я ещё часто улыбался…

— Эй ты, слышь, чо лыбишься? — окликнул меня чернявый паренёк. — Ещё раз сюда сунешься, я те калитку быстро прорежу.

Всего у нас в лагере было в достатке. Вот только своего пирса, уходящего далеко в море, на территории не было. И мы бегали на чужой, с которого ныряли местные.

Но я тогда со всеми вместе не нырял. Я и плавать в свои четырнадцать не умел. Научиться было негде. Так, сидел на берегу, делал вид, что в воду лезть не хочу. А сам приходил ночами, когда никто не видит.

Но с этим местным тогда всё равно сцепился.

В общем, отбуцкали мы друг друга до первой крови, да так и разошлись — он был крепче, наглее и старше, я выше, злее и жилистее — силы оказались равны.

А потом ночей через несколько, когда я уже наплюхался вдоволь и сидел дрожал, прижавшись к бетонной свае пирса на берегу, увидел, как двое притащили его на этот пирс уже избитого. И ещё лупили, ногами. А когда он уже даже защищаться перестал, скинули в воду.

Я под сваями дождался, когда они уйдут. И за ним в воду с пирса и сиганул.

Уж не помню, как я там барахтался, пока его тянул. Не знаю и как на нижний ярус пирса затянул. И думал уже за помощью бежать, но он очнулся. Застонал, зашевелился.

— Дебил, ты какого хера в воду прыгнул, ты же плавать не умеешь, — отхаркивал он воду с кровью. — Я бы сам выплыл.

— Ага, — только и кивнул я, словно не видел, как он кверху спиной там плавал. Взвалил его на себя, да так, считай, на горбу до дома и доволок…

— Хорошая история, — вдохнул Эбнер и подлил мне ещё. — Правильная. Так только настоящая мужская дружба и начинается.

— Тогда мы всё лето были не разлей вода. Жаль, ни одной фотки не сохранилось. Ему в тот лето «мыльницу» как раз подарили, он с ней не расставался. Это потом уже Андрюха всё сжёг. А мы встретились следующий раз через год. Я думал, он просто хулиган. А он, сука, умный был, а ещё хуже — талантливый. Правда, талант у него был больше криминальный, чем художественный, хоть он в Академию Художеств поступил. Ну и как стал учиться, нашёл меня.