«Хочу… Чёрт побери! — зажмурилась я, набирая в грудь воздух. Но это ведь глупость — задуть свечи? Полная ерунда. Так почему бы не помечтать? Я ведь правда этого хочу. И всегда хотела. — Хочу быть женой Армана Чекаева!»

От сильной струи воздуха, что вырвалась из лёгких, все свечи погасли.

И вдруг зазвонил телефон.

Я смотрела на мать, не понимая, почему она не берёт трубку.

— Это твой, — в ответ пожала она плечами.

И я с недоумением уставилась на незнакомый номер.

10. Глава 10. Арман

«Ну давай же, Зверёк! — уговаривал я телефон. — Ответь, девочка!»

Понятия не имею, что я ей скажу. Понятия не имею, зачем звоню.

Но я третий день места себе не нахожу. И никакие вековые леса, горные пики и альпийские луга без кенгуру меня не успокаивают. А с того момента как Валентиныч скинул мне её номер, я уже раз десять открыл телефон, пока всё же решился.

Я машинально чертил пальцем по шершавой плитке бортика бассейна и слушал длинные гудки. Долго, пока механический голос не сообщил, что «абонент не отвечает». Как будто я сам не понял. Но перезванивать не стал — вернулся Эбнер.

Невысокий, полноватый, мешковатый даже в купальных плавках, Эбнер был из тех людей, что словно всегда были пожилыми, но при этом не старились. Я знал его без малого лет восемнадцать, или чуть больше, и всегда он выглядел помятым, отёчным, будто с вечного бодуна, и обманчиво безобидным. Разве что тогда седины было меньше, а теперь он стал белый как лунь. Эдакий комиссар Мегрэ в исполнении Жана Гобена или Леонов в «Джентльменах удачи». Выпивоха-добряк, только с подозрительно пытливым взглядом. А ещё под неказистым фасадом скрывались феноменальная память и недюжинный умище. Мой главный консультант, учитель, крупнейший аукционный специалист и человек, благодаря авторитету и связям которого, я теперь имею этот бизнес и то, что имею.

— Это ты чего тут понарисовал? Сердечки? — поставил Вениамин Наумович поднос с графином и закусками на край бассейна, плюхнулся в термальную воду. Поднял волну, нырнув, пока я с недоумением рассматривал свои художества: и правда два сердечка, перекрывающие друг друга. И, потом только, пригладив мокрую седину, сел рядом со мной на кафельную скамью. — Жениться тебе пора, Арман.

— Ты же знаешь, я не могу, — сполз я по кафелю в воду по грудь, положил голову на бортик и уставился в нереально синее вечернее небо.

— Всё ты могёшь, просто дал себе какой-то дурацкий зарок, — разлил он по стаканам мутную малиновую жидкость, и один подал мне.

— Опять твой забродивший яблочный сок?

— Не забродивший сок, а мост. А это вообще штурм — перебродившее виноградное сусло. Ты, дружище, в Австрии, а это настоящие символы её осени. Скажи спасибо, что я тебя на фестиваль «Крестьянская осень» с коровами и сеном не потащил.

— Спасибо, — повёл я рукой, словно отбивал поясной поклон и подвинул под затылок полотенце. — Мне твоих деревенских забегаловок хватило.

— Забегаловка, — передразнил он. — Да что ты понимаешь в настоящем хойригере? Это, между прочим, традиционная австрийская таверна. И ты от вопроса-то не уходи. Что с тобой, Армаш? Что-то не нравится мне, как ты киснешь.

— Я не кисну, Вень. Просто день такой. У дочки Андрюхиной сегодня день рождения. Давай, не чокаясь, за её отца, — поднял я голову. И высосал его сладенькую медовушку большими глотками до дна.

Эбнер только пригубил и отставил стакан.

— Сколько ей уже?

— Двадцать три. И Андрюхи уже восемнадцать лет как нет, а этот козёл всё живёт и живёт. А у меня из-за него руки связаны. До сих пор.

— Но ты-то восемнадцать лет бобылём не из-за него, а потому что зарок дал, что не женишься, пока долг не отдашь. А если этот князь, будь он неладен, ещё двадцать лет проживёт?