– Она бы снова не согласилась.

– Ну, конечно, куда лучше прислуживать какому-то мерзавцу, чем своему мужу, и ждать, когда её возьмут за руку и перестанут спрашивать глупости! Спроси у Бутики, о ком всё время говорит её подружка Анхен Берг.

Они вскочили в сёдла и продолжили разговор.

– Густав, Анхен сможет вернуться в замок?

– Скоро, но не раньше, чем мы используем то, что она услышала, и чем оттуда уберётся Коддль. Или его повесят, но в том не будет нашей вины.

– Если бы герцог знал, что я его сын, он бы поверил, кто столкнул в пропасть моего сводного брата.

– Не знаю, Тидо, но, если наши сердца хотят справедливости, и слабый может изменить будущее. Тидо, есть одно дело, от которого ты можешь отказаться. Я должен ехать на охоту и не успею сделать его сам. Эта охота важнее добычи. Мне удалось найти верного союзника, от которого зависит, поверят ли в коварство Коддля и Нойгаута или нет.

– Говори, брат мой.

– Надо прокрасться ночью в дом Сильвестриуса и попросить его забыть о Матильде. Надень маску и возьми верёвку, боли ему не причиняй. Бросишь его на пол и изрежешь его поганую рясу там, откуда торчат его толстые, короткие и кривые ноги.

– Он мне противнее, чем крики уличных продажных девок и торговок на ярмарке в Мюнстермайфелде.

– Это не всё, Tидо. Скажешь ему, что в следующий раз спустишь с него шкуру живьём и пригласишь на первое свидание к нему Матильду вместе с сестрой. И не забудь сказать, что будешь следить за ним в церкви, чтобы ближе трёх шагов к ним не подходил, и даже дома, когда он спит. А если он ещё хоть раз посмеет выпороть кого-нибудь на площади или нажаловаться своему римскому папе, ему заткнут глотку кляпом, как всем сожжённым, свяжут и забьют до смерти самого. Хорошо, что он не перепутает тебя с сыном кузнеца, иначе ему конец.

– Всё исполню в точности… Густав, ты не хочешь говорить мне о беседе с самим Лютером?

– Ну что ты! Когда я что-то скрывал от тебя? Я хотел знать, почему на свете нет справедливости.

– Что он сказал тебе?

– Что люди понимают справедливость по-своему, а Закон Божьей Справедливости от них скрыт.

– Кем?

– Римом. Очень давно – большую часть времени после распятия Христа. И, главное, если понять этот закон, можно открыть Господа в своём сердце.

– Тогда я совсем не понимаю, чему учит Сильвестриус и Папа Римский.

– Церковь учит послушанию и смирению перед тем, во что заставляет верить под страхом насилия и смерти, остальное ты видишь сам.

– Когда за колдовство сожгли красивую Сесилию, он назвал ее ведьмой и сказал толпе, что всех непослушных в аду ждёт такой же вечный огонь. А Сесилия была непослушна, и в городе поговаривали, что она не смогла смириться с домогательствами священника. Выходит, что Матильду избили за то, что она любит своего жениха, а Сесилию сожгли за то, что не любит Сильвестриуса. Не понимаю.

– Чего не понимаешь? Почему он говорит о красоте души и тут же больно щипает женщин за титьки? Но Тидо, Господь вовсе не такой жестокий, как они говорят, а они так говорят потому, что жестоки сами. Сжечь живое существо заживо или подло обмануть кого-то очень непросто, и не сможет каждый.

– Не каждый? Тогда почему они могут сжигать людей по всей священной империи? Может, ты не хочешь признаться себе, что в кирхах империи собрались только такие, как наш святой отец Сильвестриус?

– В душе таких людей скопилось много страха и ненависти, даже если они поселились в их сердцах тысячу лет назад.

– Разве они могли поселиться в сердце тысячу лет назад?  Не понимаю.

– Могли, и смогут опять. Душой ты понимаешь всё это, я же вижу, а если бы не понимал, копил бы в себе похоть и ненависть, как Сильвестриус.  Но если бы ты убил его, душа его осталась бы такой же чёрной, какой была, и когда он вновь родится на земле, будет всех ненавидеть. Душа возрождается в этом мире, чтобы научиться любить.