Ну, хорошо, наши доводы не смогли убедить критика (как, впрочем, и его контрдоводы – нас), но зачем же пенять нам за грехи, которых мы не совершали? Пусть наши выводы «об экстраординарности браков родственников в 6-м колене», по мнению А. Г. Плахонина, «несколько преждевременны», однако же мы неповинны в том, что, поступая «тем более неосторожно», «только на основании этих выводов пересматривали браки Рюриковичей с европейскими династиями»[530]. В этом обвинении все удивительно. Во-первых, почему «тем более»? Разве в латинской Европе брачное право в занимающем нас отношении было менее строгим? Нет, там действовал тот же запрет на браки между родственниками до 6-й степени включительно, и об этом мы достаточно писали в работе, на которую наш оппонент ссылается как на «неосторожную». (К слову сказать, в европейской науке учет канонических запретов на близкородственные браки при генеалогических исследованиях «неосторожным» не считается, а приветствуется, как всякое расширение ученого инструментария.) Во-вторых, почему же «только на основании этих выводов»? Выявление близкородственности тех или иных брачных союзов служило нам мотивом для определения предмета исследования, своего рода индикатором проблематичности, заключения же делались на иных, самых разных, основаниях. И наконец, в-третьих: какие же это «браки Рюриковичей с европейскими династиями» мы «пересмотрели»? Ровным счетом никаких. Наш вывод состоял в необходимости внести коррективы в генеалогию Святополка Изяславича, признав его внебрачным сыном Изяслава Ярославина, иностранные же браки потомства Святополка сомнению не подвергались, мы даже попытались добавить к их числу новые (самого Святополка, например). Но уж в этом-то праве А. Г. Плахонин не может нам отказать, тем более что наши реконструкции никак не связаны с темой неканонических браков.

Мы не придаем особого значения затрагиваемым в нашей работе сфрагистическим сюжетам, хотя нашему оппоненту они, напротив, кажутся «наиболее перспективными». Был или не был Всеволодко Городенский в крещении Симеоном – это никак не помогает разобраться в его родословии. Печати с изображением святого Симеона для нас – способ перебросить сфрагистический «мостик», пусть и шаткий, между Городном и Волковыском. Именно поэтому мы совсем не стремимся «категорически» «отвергнуть» атрибуцию «симеоновских» булл волынскому епископу Симеону, как почему-то понял дело А. Г. Плахонин[531]. Эта атрибуция видится нам всего лишь (вынуждены цитировать самих себя) «менее вероятной», так как территория Городенского княжества «относилась скорее к Туровской, чем к Волынской епархии». Казалось бы, трудно выразиться мягче. Наше мнение основано на наблюдениях А. Н. Насонова, что территории к северу от Припяти, в том числе и Берестейская волость, изначально тянули к Турову и что церковно-административная связь Берестья с Волынью возникает позднее, во второй половине XII в.; в пору же, когда и Волынь, и Туров были объединены в руках одного князя (Ярополка Изяславича, Мстислава, затем Ярослава Святополчичей), не было нужды переподчинять Берестье волынской кафедре. А на чем основано несогласие с этим мнением А. Г. Плахонина? А ни на чем. Он просто не «может согласиться», не может – и всё. Невольно складывается впечатление, что наш оппонент полемизирует по тем же причинам, по которым Портос в знаменитом романе А. Дюма дрался на дуэлях: «Я его вызвал, вызвал – и всё». В такой ситуации княжеская атрибуция «симеоновских» булл по-прежнему кажется нам более вероятной. Конечно, киевский историк прав, когда замечает, что «факт находки пломбы волынского епископа в Понеманье еще не свидетельствует о том, что эта территория входила в состав его епархии»