– Твоя правда, Жура. Чего коня мучить? Заворачиваемся, дайка я тебе помогу.

И, откуда силы взялись? Оба мужика бодро развернули бревно, отвязали его, оставили на обочине, и конь Бурый потопал широкими копытами к деревне, к дому, к кормушке.

Как только начинались дома соседней деревни Корзово, Творемир, нарочно горячил коня, но Топыч не прибавлял шага, а только вытягивал толстую откормленную шею и гордо шел по улице.

Все, кто услышал приезд чужих саней, выглядывали из дома, а бабы, идущие с коромыслами с вёдрами, полными воды, останавливались, провожая любопытными взглядами расписные высокие сани и Гранислава, важно лежавшего на мешках и нарочно скинувшего с себя меховое одеяло, для показа богатой шубы.

Мужики, оказавшиеся на улице, кто со связкой слег[9] на плече, кто с топором-колуном для рубки дров, кто с мешком еды на обмен, останавливались и, смело глядя в глаза княжича, кланялись, не снимая шапки. Гранислав кланялся в ответ.

Деревня скоро закончилась и снова была заснеженная дорога среди леса.

В деревне Глины друг детства Милояр, на голову выше Гранислава и шире в плечах, с волосами светлыми, а бородой рыжей, вышел встречать гостя в искусно расшитой рубахе.

При встрече он так сдавил в объятьях друга, что Гранислав аж крякнул.

– Пойдём, Граня, согреешься с дороги, медовухи попьём. – Повернувшись к Творемиру, Милояр снисходительно улыбнулся. – Тошка, ты тоже как разгрузишь сани, садись к нам. Эй, люди! – Милояр оглянулся на свой дом. – Кто там! Коня отведите в стойло и крепко протрите его, чтоб не простудился! Добро несите в подклеть[10] и обложите колючим сердечником, нельзя допустить мышей.

Тут же на крыльцо выскочили конюх, и тётка-повариха Шура. Кланялись и искренно радовались гостям. Зимой – не летом, бывает время, когда можно продохнуть от огорода и полевых работ, хотя работы по дому всегда хватает, но всё-таки в тёмные вечера тошно от скуки, и гости – ой, как ко двору.

Творемир стоял снизу у крыльца, и напоминать о себе не решался. Он был взят в княжий терем «из жалости». Девица, понёсшая от старого княжича, а может и не от него в Купальскую ночь, «ушла» в родах.

Скинув в сенях шубу на руки поварихи, Гранислав повернулся, хвалясь новой рубахой с плотно расшитыми знаками Перуна. Милослав обнову оценил и мигнул поварихе, быстро ушедшей в дом. Вернувшись, Шура подала ему обнову, и княжич надел поверх домашней рубахи лёгкую свиту[11] из невиданной тонкой ткани. Милослав не переносил соперничества ни в каком виде.

– Ты бы ещё корзно[12] княжье надел, – заворчала вышедшая к гостям в сени Зореслава, старшая сестра Милослава, успевшая надеть праздничною рубаху и юбки.

Брат её не слушал.

– В столовой будем обедать, нечего сегодня в поварне ютиться! – приказал он.

Помогая поварихе Шуре накрывать на стол, Зоря всё подхихикивала, глядя на красавца-соседа и молоденького Творемира, потеющего от волнения из-за жарко истопленной столовой печи, в которую конюх всё клал и клал дрова.

Гранислав вежливо улыбался. Зорю он опасался с детства. Уж очень она здоровая и громкая.

До вечера ели-пили всего того, что нашлось в доме для неожиданных гостей. А нашлось: три петушка, зажаренные на вертелах, грибочки – рыжики и боровики по целой бадейке, сдобренные конопляным маслом; разогретых хлебов ячменных и пшеничных; икры два вида – хариуса и щучья. И, конечно же, как же без них – крепкие, по второму перегону ягодные вина и медовуха.

Домочадцы и дворовые, пять человек, сидели рядом за столом, слушали новости, рассказывали сами. Особенно любопытна была повариха Шура, родом из Явидово и выданная сюда, в Глины, замуж давным-давно, уже и правнуки народились. Но она всё равно помнила, кто в каком доме живёт, и кто с кем в каком родстве, благо деревни стоят близко, за день можно дойти, если не останавливаться.