– И люди, – заметил Доусон.

– Варвары, – поправила Гвидра. – Какие же они собратья народу Хонсе? Нельзя так называть и тех, кто при малейшей опасности переметнулся во вражеский город.

По всей видимости, у Доусона не осталось возражений.

– На заливе штиль, корабли ждут. – Гвидра глядела на него в упор и победоносно улыбалась.

– В часовню Абеля?..

– Неплохо было бы начать с нее, – заметила Гвидра. – Там знают о нашем положении и не позволят, чтобы Бедден безраздельно властвовал над Вангардом. Пусть они направят вас в города, где еще не успели побывать вербовщики Делавала.

– Если владыка Делавал прознает о том, что я краду людей у него из-под носа… – забеспокоился Доусон.

– А мы ему не скажем!

Воин беспомощно улыбнулся. Когда леди Гвидра принимала решение, переубедить ее было нелегко.

– Они отзовутся, – заверила его она. – У тебя получится их убедить.

Доусон Маккидж прекрасно знал, что стоит за этим «убедить», но, еще раз оглянувшись на останки Тетмола, от которых бросало в дрожь, не раздумывая выбрал из двух зол меньшее. Требовалось серьезное подкрепление, чтобы эта проклятая картина как можно реже представала бы перед ним.

Он снова упал. В четвертый раз. Кадайль бросилась на помощь, но Брансен упрямо отмахнулся. Дрожа и дергаясь, он сумел сперва перевернуться на живот, затем встать на колени. Сочувственный и взволнованный взгляд, которым обменялись Кадайль и Каллен, весьма раздосадовал молодого человека, однако он не подал виду.

Они держали путь из Делавала по дороге, ведущей на северо-северо-запад, вдоль величественного водного пути, недавно переименованного в Мазур Делавал. Северо-восточный берег реки считался цивилизованным, но дорога, вернее сказать – колея, никак не соответствовала этому эпитету. В районе, не тронутом войной, всего в трех днях пути от столицы они шли по неровному, грязному месиву, которое трудно было назвать дорогой. Этот путь, испещренный узловатыми корнями больших ив, мог сбить с толку даже самого осторожного путешественника, что уж говорить о Брансене, давшем себе слово не вынимать душевный камень из кармана; для Брансена каждый шаг превращался в настоящее испытание мужества.

Встав на четвереньки, чтобы отдохнуть и перевести дыхание, Брансен боролся с желанием воспользоваться самоцветом. Молодой человек заметил перед собой красную лужицу и тут только осознал, что во время последнего падения расквасил себе нос и вдобавок разбил губу. Он стал отплевываться. Изо рта полетели кровавые брызги.

Подошедшая Кадайль коснулась его спины, и Брансен напомнил себе о том, что она любит его и, конечно, беспокоится.

– Может быть, на сегодня достаточно? – тихо спросила она.

Муж попытался было возразить, но ничего не выходило.

Он сплюнул кровь, потянулся к карману и наверняка снова упал бы в грязь, если бы Кадайль не подхватила его. Она взяла его за непослушную руку и помогла закрепить самоцвет на лбу.

– Мы едва покрыли две мили, – наконец произнес Брансен настолько четко и уверенно, что сам подивился разнице.

– И еще пять надо постараться успеть пройти до захода солнца, – не сдавалась Кадайль. – Если ты повредишься, то нам не одолеть и мили.

Брансен окинул ее сердитым взглядом.

– Я понимаю, – прошептала Кадайль. – Знаю, что ты скажешь, и не стану делать вид, что у меня есть право с тобой не согласиться. Но прошу тебя, любовь моя, умерь свой пыл. Ты истязаешь свое тело больше, чем оно способно выдержать. Если ты сломаешь ногу, потребуется кое-что посерьезнее душевного камня. Что тогда прикажешь делать нам с мамой?

– Не могу больше терпеть это существо по прозвищу Цапля, – ответил Брансен.