Йеруш ощущал недобрые взгляды плечами, словно их касались одновременно десятки мелких коготков. У Илидора то и дело щетинилась на загривке чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси.

На лавочках там и сям сидели мужики и бабы, загадывали друг другу диковатые загадки: «А как волосы кручёны, щёки бледны, поглядит на кого – словно ей монету задолжали!».

Ребятишки гоняли воробьёв. Из некоторых дворов неслись протяжные песни на несколько женских голосов. Кто пел о кудели-дороге, кто о богатом урожае, о добрых приплодах в каждом хорошем дому, и слова песен были светлые, радостные, но тягучие мотивы и горестные надрывы в голосах певуний навевали тоску. «Будто котёнок умер», – поморщившись, оценил Найло.

Сразу за околицей необъяснимо захотелось свернуть с дороги. Спрятаться неведомо от чего. Тугой пузырь чуждой магии, которую ощущал Илидор в подземном источнике, здесь становился плотнее.

– Глянь на деревья, Найло.

Йеруш посмотрел.

– Они голые. Такое бывает по осени, знаешь.

– Они словно горелые. Или нарисованные в небе углём.

Найло только фыркнул, ещё больше помрачнев, запахнулся в куртку, выставил вверх плечи. Каменисто-травяной холм приближался, и спустя ещё два десятка шагов Йеруш спросил:

– Так что, ты слышишь здесь воду?

– Угу. В этих камнях есть вода, и она какая-то… не знаю, тугая?

– Эй, а ну стоять! – хлестнул вдруг по спинам чуть запыхавшийся, чуть гнусавый голос с характерной для этой местности протяжной «е-э».

Илидор и Йеруш от неожиданности действительно остановились, обернулись.

Дорога в этом изгибе была пуста и сокрыта густыми кустарниками пожелтевшего любистока. Единственный дом, из которого можно увидеть этот участок дороги – пустой и полуразвалившийся, с просевшей крышей и давно сгнившим крыльцом, маячит за обвалившимся забором слева.

Нарочито вразвалку, выравнивая дыхание после быстрой ходьбы, к ним приближались двое мужчин. Один – амбал в заношенной шерстяной одежде, с лицом, не обезображенным проблеском мысли, и кулаками размером с горшок. Глаза его под косматыми волосами блестели, как у хворого. Второй человек, горбоносый, с заметными залысинами, походил на поджарого цепного пса, которого следует держать в поле зрения, если не желаешь беды. Злоба в его взгляде была утробной, глубинной. Такой человек, пожалуй, не начинает нового дня, не пнув собаку, не отвесив оплеуху ребенку, не свернув шею курице.

– Дальше хода нет, – заявил амбал.

Илидор смотрел на него с вежливым интересом.

– Почему? – Спросил Йеруш, сделал полшага вбок и назад, отступая за плечо дракона.

Точно так же горбоносый встал чуть за плечом здоровяка, оценивающе и угрюмо изучал чужаков. Здоровяк перевёл сумрачный взгляд с Йеруша на Илидора.

– Неча вам там.

– Посмотрим, – насколько мог спокойно проговорил Йеруш.

Дракон всё молчал, лица его Найло не видел, но приободрился, убедившись, что детина не рвётся в драку. А то ведь если кинется – кто знает, сумеет ли Илидор ему навалять. Дракон, конечно, сильный и крылатый, но селянин, вскормленный на деревенской сметанке, на полголовы выше дракона и тяжелее раза в полтора. Такой одним ударом вышибет полчелюсти зубов. А горбоносый, пожалуй, способен голыми руками выцарапать человеку печень.

– Не на что там смотреть, – после долгой-долгой паузы негромко произнёс горбоносый. Голос у него был хриплый и низкий. – Усадьба заперта от чужаков страшечными заклятьями. Худо будет, если заклятье вас разорвёт. Иль оскопит.

Йеруш уже открыл рот, чтобы ляпнуть: чушь! Нет такой магии, способной… Но упреждающе дёрнулось крыло драконьего плаща, и Найло промолчал.