– Ильичев, ты давай отворачивай, а то как бы того… – забеспокоился Валера.

Я лег на настил, прополз под парусом. Прямо по курсу стоял работающий земснаряд. Гремя шестернями, он черпал донный грунт, углубляя фарватер.

– Сейчас он зажует нас вместе с песочком и не подавится, – успокоил нас Сергей.

Я круто заложил руль вправо. Маневр удался, но положение не улучшалось, и заметно усилился снос плота. Нас бочком, помаленечку оттаскивало к земснаряду. Приближающиеся лязг и грохот не предвещали ничего хорошего. Было бы крайне обидно оканчивать плавание и жизнь среди металлических ковшей.

– Кеп, дай‑ка веслецо! – протянул руку Валера.

– И мне, пожалуй, для разминочки, – поддержал идею Сергей, устраиваясь поудобнее у борта. Он пропел на мотив известной песни:

– Если трамвай на твоем пути, кто‑то должен уйти! Весла разошлись по рукам мгновенно. Пять лопастей разом опустились в воду. Оттолкнулись, выиграли метра полтора. Заметно прибавили в ходе. Земснаряд, бессильно скрежеща металлическими зубами ковшей, проплыл метрах в шести‑десяти сбоку.

– Еще сюрпризы запланированы? – перекрывая шум, заорал мне в ухо Валера.

Я неопределенно пожал плечами. Кабы знать, где придется еще падать…

Начали помаленьку обживаться. Фанеру намертво прикрутили к перу руля. Вещи рассортировали, уложили на корме. Освободили площадку под спальные места, расстелили поверх металлической сетки настила полиэтилен. Раскатали на нем спальники. Сергей и Валера тут же упали на них сверху. Сергей поерзал спиной.

– В общем, ничего. – Он остался доволен, закинул ногу на ногу, закурил, наблюдая, как ветер припечатывает дым к полотнищу паруса.

– Будьте любезны, музычку какую‑нибудь, – голосом капризного санаторного отдыхающего попросил он.

Монахова включила «Альпинист».

«…Ураган пронесся над островом, произведя крупные разрушения. Волна, обрушившаяся на прибрежные пляжи…» – начал пугать приемник приятным дикторским баритоном.

Сергей приподнял голову, поморщился.

– Давайте не будем здесь про это! – запротестовал он.

Наташа крутнула ручку настройки. Я передал на минуту румпель Татьяне и открыл первый ослепительно чистый лист «Судового журнала».

«17.30. Вахту принял Ильичев, – стараясь ровнее выводить буквы, написал я. – Курс 175°. Ветер Сев. – Вост.». Плавание началось.

Удивительная это штука – ночные вахты. А уж первые – тем более. Все еще внове, все удивляет, будоражит воображение…

На юге темнеет быстро, как будто кто выключателем щелкает. Солнце ложится в песок, все кругом сереет, цвета исчезают. У нас на Урале закат – только начало вечера, еще часа три светло, гуляй – не хочу. А здесь через полчаса хоть глаз выколи, как в ящике. Темнота такая плотная, что, кажется, ее можно рукой пощупать или, например, кусок ножом отхватить и бандеролью домой отослать. Непривычно это, особенно поначалу.

Дома даже в полночь окружающий мир воспринимаешь, а здесь такое впечатление, что сейчас в стенку лбом упрешься. В море так совсем теряешься. Плот чуть покачивает, внизу булькает, по всему выходит – идем, но движения‑то самого никак не воспринимаешь. Ориентиров нет, поверхность воды не видишь. Впереди то ли берег, то ли море, то ли стена глухая – непонятно. Днем мы приспособились. Извините за натурализм, в море плюнешь и наблюдаешь, как слюна по воде, расплываясь, удаляется за корму. Способ, конечно, архаичный и погрешность дает побольше, чем винтовые лаги, но зато всегда можно понять, плывешь или крутишься на месте. И никаких дополнительных приспособлений и механизмов не требуется. Привстал, плюнул – и снимай показания! Но это днем. А ночью?