Мне следовало понимать, что моя реакция воодушевит сестру. Вчера Хлоя, Maman и я возвращались на метро с почты, где забирали ящик овощей от дяди Жерара, и нас остановил светловолосый солдат, спросив на немецком, как ему доехать куда-то. Еще до того, как мы с Maman успели отреагировать, Хлоя шагнула прямо к нему, уперла руки в бока и заявила на французском: «Мы не понимаем ни слова из того, что ты говоришь, более того, нам все равно».

Если первая часть фразы была явной ложью, потому что мы обе в школе учили немецкий, то вторая – истинной правдой. Солдат, похоже, понял, что Хлоя его оскорбила, и вежливая улыбка пропала с его лица. Он начал злиться, но сестра, вместо того чтобы отступить, подошла к нему еще ближе, будто вызывая на бой. Сделает ли он это? Арестует ли ее за вызывающее поведение? В следующую секунду я готова была рвануться вперед и оттащить Хлою, но тут на станцию наконец подошел поезд. Maman, бледная как мел, указала на него и крикнула солдату на немецком: «Вот ваш поезд, мсье. Примите наши глубочайшие извинения!» Потом схватила нас обеих за руки и потащила в противоположную сторону.

Едва мы вернулись домой, Maman отправила Хлою в ее комнату, и та не выходила даже к ужину. Они, скорее всего, и дальше не разговаривали бы друг с другом, если бы мадам Ларош не пригласила нас сегодня на званый ужин.

Я кладу руку на колено Хлои.

– Maman всего лишь пыталась тебя защитить. Откуда она могла знать, как отреагирует тот солдат?

– Она пыталась оказаться ему полезной!

Я вздыхаю, понимая, что отчасти Хлоя права. Maman могла бы быть чуть менее вежливой с каждым немецким офицером, мимо которого мы проходим на улице. Но в то же время самой Хлое стоит прекращать руководствоваться лишь своими однобокими суждениями. Иногда мне хочется взять ее за плечи и как следует встряхнуть. Она реже влипала бы в неприятности, если бы время от времени вела себя более гибко.

– Просто будь осторожнее, хорошо?

Хлоя стонет.

– Адалин, ты не понимаешь.

– Чего я не понимаю?

– Как отчаянно я хочу сражаться. Ну не могу я сидеть сложа руки. Я должна что-то делать.

Я сопротивляюсь желанию начать оправдываться после этих слов. Естественно, я тоже хочу сражаться. Естественно, я хочу что-то делать – вернее, уже кое-что сделала. Но я стараюсь действовать более аккуратно и скрытно, в отличие от Хлои, устроившей в метро это опасное представление.

В этот момент я слышу постукивание каблуков Maman в коридоре – звук, который ни с чем не спутаешь. Быстро схватив Хлою за руку, я шепчу ей: «Я на твоей стороне, Хлоя. Всегда. А теперь постарайся сделать так, чтобы этот дурацкий званый ужин прошел без происшествий».

И сразу вслед за этим в проеме двери появляется голова Maman. Щеки ее раскраснелись от долгого ожидания в теплом пальто.

– Девочки, мне бы не хотелось заставлять наших друзей ждать. Хлоя, ради всего святого, где твои чулки?

Я сжимаю ее руку. Вздохнув, сестра подходит к шкафу и вытаскивает пару шелковых чулок из ящика, где хранила их всю жизнь.

– Нашла, – объявляет она.

Как только мы с Хлоей надеваем жакеты, Papa выходит из своего кабинета, чтобы проводить нас. Его бакенбарды жестко проходятся по моим щекам, когда он целует меня на прощание. Раньше он присоединился бы к нам, но уже долгое время после возвращения отец не выходит из дома. Он взял отпуск на неопределенное время в университете, где работает на историческом факультете, мало смеется, да и говорит мало. Он стал оболочкой, призраком прежнего себя.

– Думаю, что буду уже спать, когда вы вернетесь, – говорит Papa.

Он весь словно немного помят, и