Непригоден, неуспешен, не у дел —
Дум отсталых повернуть не захотел К новизне.
А только горечью чреват,
Всё историей да присказкой богат.
Те ли руки, то ли слово – был бы шик,
Им бы избы, что ни баба – всё мужик.
Им бы лиру – лики славы воспевать
Да призывами к свободе баловать
Ту страну, в которой сжитое – не в счёт,
За которую, как реквием, прочтёт
Новый опус – не прозаик, не поэт,
Но творец, какому в мире равных нет.
И как будто бы – кругом идёт война:
Не на жизнь сошлись мой век и тишина.
Чтобы не стал рабом
Как своенравен! Кто ж – сможет тебя понять?
Поговорить? – итожь: время – ни дать, ни взять.
Вырос. На деле ж – кров – треплешь в своих речах.
Даром, что лоб здоров, сажень – не та – в плечах.
Ты говоришь, страстей – множество в век свобод? —
Ради твоих детей – неба сужался свод
К страсти единой: честь – вызволить из хулы.
Все пепелища – здесь – были огню малы.
Мал был сраженью день – год за столетье – ишь!
Вкруг оглядеться: лень – счастие, говоришь?
Знать ли тебе, как дом стёрли с лица земли? —
Чтобы не стал рабом – армии полегли!
Чтобы продлился срок – в вечность ушли сыны,
Братья твои, дружок – дети твоей страны —
Младше, чем ты теперь, ставшие навсегда
Силою нашей – сверь – да не равняй года!
Чуешь ли ты – опять – рабство нависло с круч?
Высмеять – что стрелять – где он, велик-могуч?
Ор безъязыким ртам – горн мировых владык,
Горю начало там, где позабыт язык.
Око за око – войн вновь разгорелся огнь:
Страсти-то сколько вон – лишь своенравность тронь.
Где отстоять своё и в мелочах не смог —
Стелится забытьё – там и конец, сынок.
Чтобы ты мог смотреть – прямо, как я могу,
Жизнь проживи за тех, кто не отдал врагу
Веру, как век. Учти – нравы корней своих —
Думай, пиши, учи – сдюживай за двоих.
Чтобы ты мог творить – творчество шло в расход…
Что уж и говорить – просто тяжёлый год.
Не нам ли…
Не нам ли – города завещаны?
О, нам-то – трудности обещаны
И безутешь!
На весь уезд – призывы нудные,
По вечерам – забавы скудные
Да в планах – брешь.
Уж коли строить – так на выселках,
Нечисту силушку на вывесках – Замалевать!
Здесь из житья-то – Матерь Божия —
Хлеб-соль да закрома порожние —
Не заживать.
Мели-мели опять, Емелюшка,
О, как долга твоя неделюшка —
Да будет срок.
Земля и вера – сила женщины —
Уж нами – города завещаны:
Расти, сынок…
Там, где высь безмолвна спозаранку…
Там, где высь безмолвна спозаранку,
Где сосед полжизни – во хмелю,
Баба Вера, встав у полустанка,
Продавала бусы по рублю.
Там гудел неспешно проходящий
До ближайших проблесков состав,
Край земли, не в сказке – настоящий,
Почитай – что норов, что устав.
Ей кричали:
– Мать, почём забавы?
Аль сама сплела, аль перекуп?
– Подходи, солдатик, шибко бравый, —
Торжество с её шершавых губ
Вмиг слетало и неслось по свету,
Прямиком до верхнего села.
До сих пор, не веруя в приметы,
Своего Ванька с войны ждала.
В каждом муже[2] видела солдата,
В каждом дне – единственный из дней:
Стол накрыт, она в средине хаты,
Нитка бус оранжевых на ней —
Он пришёл, вернулся! Хоть безногий,
Хоть безрукий, хоть бы и без глаз,
Только б жив! Как свой – так не убогий!..
И низала бусы каждый час
С той поры, как Валька-почтальонка
Горемыкой мялась у дверей.
Как на пол упала похоронка
Да косынка выцвела на ней
До времён – с того считали Верку
То ль безумной, то ли неживой:
Каждый день – в вокзал, как на поверку,
Запрещая звать себя вдовой,
Поджидая каждого с дороги,
Заплетая нитями пути.
Лет уже – отказывают ноги,
И до дома даже не дойти.
Так и жмётся тут к тиши перрона,
Так и слышит, будто бы вчера
В суете – наотмашь: «По вагооонааам!» —
И на фронт уехал. А жара
Здесь была такая – высь иссякла, —
Что и слёз-то не было. В цене