Илья Тимофеевич позвал своего сына:

– Илюшенька, иди к нам. Трапезничать пора!

Илья тут же откликнулся:

– Добро, батюшка. Вот только подниму камешек, да отнесу его к оврагу глубокому.

Родители Ильи отложили трапезу. Они решили подождать сына, чтобы отобедать вместе. Время шло, а Илюша всё не появлялся. Кликнули его. Он не ответил.

Тревожно стало на сердце у Ефросиньи Яковлевны.

– Не откликается сынок. Не случилось ли что? Не беда ли какая приключилась с ним?

Иван Тимофеевич попытался её успокоить. Хотя, и у него на душе стало смутно.

– Не тревожься напрасно, мать. Что может приключиться с ним средь бела дня? Лютый зверь в этих местах давно уже не водится. О худых людях не слышно. Придёт к нам Илюшенька. Просто, задержался малость. Подождём ещё немного.

Но не дождались они своего сына к обеду. Не зря тревожилось чуткое материнское сердце Ефросиньи Яковлевны. Ой, не зря! Приключилась с её сыном беда великая.

Поднял с земли он большой камень, да хотел отнести его к оврагу глубокому. Но не вышло у него. Поехала его крепкая ноженька, и упал он навзничь, со всего размаха. Спиной на корягу твёрдую. Почувствовал боль сильную. А когда она немного унялась, то хотел вскочить на ноги резвые. Но не получилось у него. Перестали слушаться его ноженьки. Стали словно чужие. Не поверил он этому и повторил свою попытку сначала. И у него опять ничего не вышло. Илья чувствовал, что сверху он живой, а снизу как бы мёртвый. Ни поднять ногу, ни пошевелить ею!

Страшно стало Илье. Позвал он на помощь батюшку и матушку. Те же, так и не приступив к трапезе, тотчас поспешили к нему. Запыхались. Склонились над ним, беспомощно распростёртым на земле. В глазах тревога.

Матушка его всплеснула руками.

– Что с тобой, сыночек? Ты поранился?

Илья приподнялся на локтях. В его голубых глазах застыло недоумение. Он, здоровый и молодой, ещё не осознал до конца, какая пагуба постигла его.

– Поранился, матушка.

Матушка своей ладонью нежно прикоснулась к его лицу. В её глазах выступили слёзы.

– Сильно поранился, сыночек?

Он тихо ей ответил:

– Сильно, матушка. Да так сильно, что ноженьки мои стали не хожалыми. Нынче они словно чужие стали.

Его матушка упала перед ним на колени и тихо запричитала:

– Ой, да что же это такое, а? Ой, да сыночек мой – ясный сокол, как же всё это приключилось-то с тобой, а? Ой, какое горюшко-то великое…. Ой, да свалилось оно на твою бедную головушку нежданно-негаданно…

Запустила, в горе великом, пальцы в свои волосы. Закачала из стороны в сторону своею седою головой. Глаза её совсем утонули в слезах.

– Ой, да нехожалым теперь станет сыночек мой…. Сокол мой видный да ладный…. Ой, да как же теперь жить ему дальше-то, дитятку моему…. Ой, да разорвётся моё сердечко от несчастья беспробудного, да беспросветного…

Сражённый нежданной напастью, Иван Тимофеевич опустился на колени рядом со своей безутешной женой. Сделал робкую попытку утешить её:

– Не плачь мать, не причитай. Авось пройдёт беда и Илюшенька снова станет на свои резвые ноженьки. Молод он. Поборет беду. Обязательно поборет.

Смахнул рукавом пот со лба.

– Отвезем Илюшеньку домой. Пусть отлежится. А отлежавшись, поправится.

Так и поступили родители Ильи. Они отвезли его в избу. Усадили его горемычного на лавку. Поставили перед ним еду.

Мать снова пустила слезу.

– Ешь, сыночек. Поправляйся.

А батюшка добавил:

– Мы с матушкой поедем на полюшко. Хлебушек надобно убирать. А ты отдохни на лавочке. В прохладе. Авось тебе легче станет.

Родители ушли.

Илья остался в сумрачной, прохладной избе один. И вдруг его обуяла тоска сильная. По солнышку ясному. По широким зелёным просторам, которые никогда не заканчиваются, сколько не иди. По лесу нехоженому и таинственному, где водятся лешие да кикиморы. По речке Корчаге, с её прозрачной, ключевой водицей.