Вероника грустно усмехнулась.

– Деньги нужны, Паша. День-ги, – обреченно констатировала она, – И время… пока все это будет согласовываться и оформляться, – и после паузы, во время которой он обдумывал, как ответить ей, добавила, – А мысль твоя мне нравиться. Такая и у меня проскакивала. Только вот я чувствовала, что не потяну одна. Тем более не уверена была, что меня кредитует какой-нибудь банк: каталогов сейчас, как собак нерезаных. Да и обращаться к кому-то в нашем серпентарии, – заметила язвительно, – боялась. Не верила, что пройдет без огласки.

– Ну и? – Павел посмотрел в глаза Веронике, – Дело-то реальное. Соглашайся. Тебе сам бог велел, – он улыбнулся.

Она, почувствовав его расположение к себе, тоже улыбнулась. А потом вдруг посмотрела на него простодушно, почти по-детски.

– Вот скажешь правду – подумаю, – и искренне, не сдержав своего природного кокетства, тихонько засмеялась.

– Какую-такую правду? – с нарочитой, в ее тоне веселостью спросил Павел.

– Пожалел меня?

Вопрос оказался неожиданным, но Павел успел сориентироваться и перевел разговор в плоскость шутки.

– А ты как думала? Конечно, пожалел. Ходит девочка с грустными глазами.

Она внимательно посмотрела на него – шутит или нет?

– А если серьезно… – предупредил он ее реплику, уходя от неопределенности дальнейшего обсуждения, – кому как не нам с тобой объединить усилия. Тем более что и ты об этом думала.

Так в девяносто седьмом появилась новая фирма. К двум учредителям, исполнявшим обязанности директора и зама, прибавился бухгалтер и делопроизводитель – секретарша. Плюс штат из четырех-пяти более-менее постоянных рекламных агентов и в районе пятнадцати человек, периодически меняющихся. И вот уже три сезона фирма успешно выпускала каталоги. Дружеские отношения между Павлом и Вероникой, сложившиеся тогда вдруг и навсегда, поддерживались не показной, но достаточно ощутимой нежностью. До той самой поры, пока Павел не ушел из семьи. И вот тут все изменилось. Вероника, так еще и не вышедшая замуж, настойчиво стала опекать друга. Это поначалу никак не озвучивалось. Но и так было ясно, чего она хотела. Павел же, с уважением и братской любовью относившийся к ней, начинал этим тяготиться. Ее предложение – очень уж откровенное – встретить Новый год вдвоем, не то, чтобы застало его врасплох, но как-то неприятно покоробило. Назрел серьезный разговор, который не хотелось начинать в канун праздника. И Павел свернул все на традицию – он и до женитьбы, и потом – с Леной этот праздник всегда отмечал у Ковальских.

– Да, Думанский, ты не исправим. А если Ленка там будет?

– Вероника, ну мы же все выяснили, – Павел не прятал неудовольствия, – Славик – мой друг, а не Ленкин, и мне такую свинью не подсунет. Да она и сама не пойдет, даже если бы и пригласили.

– Ладно, Думанский. Когда разбегаемся?

– Я еще, пожалуй, часик посижу, поработаю с новым материалом. А ты?

– А я уже пойду, – она нарочито – это было видно – потянулась, – Прошвырнусь по магазинам. Хоть чем-то порадую себя любимую.

Павел понял – разговор окончен. Он был и доволен, и недоволен тем, как разрулилась ситуация. Досада на себя и на Веронику за случившееся не покидала его некоторое время даже после того, как она зашла попрощаться. Они обнялись и пожелали друг другу и фирме благополучия и процветания в наступающем году.

– Созвонимся, – повернувшись у дверей, проговорила Вероника и вопросительно посмотрела ему в глаза.

И он вдруг всем своим неудовлетворенным сердцем через спонтанные позывы нахлынувшей досады почувствовал ее боль, и ему стало невероятно стыдно – да так, что если бы она сразу же не ушла, то он мог бы совершить поступок, о котором потом бы пожалел.