Шелестят страницы и свитки, перо споро бегает по бумаге – по ходу дела Бриваэль делает пометки в собственном дневнике, выписывая то, что показалось интересным. Почему он решил деловые заметки внести в личный дневник – он сам не знает, просто подвернулось под руку.

«Ладно, потом перепишу в отдельный свиток», – решает он. Сегодня он снова слегка рассеян и больше думает о кораблях, что только строятся – а не о людях, с которыми его народу потом придется иметь контакты. Точнее – и о людях тоже, но вот каким будет это общение? Ведь корабли-то он приказал сперва снаряжать военные. Хищные и быстроходные, как у торрсских пиратов или тяжелые, мощные, способные встретить прямой бой и в открытом море, и у самых берегов – какая из этих двух идей даст его стране больше гарантий в случае нападения? Он выбрал второе, но сейчас снова задумался – а верное ли распоряжение отдал?

«Не лучше ли было бы выпускать проворных разведчиков, что могли бы заранее проредить вражеский – возможный – флот?» – эту фразу он даже записал, на полях. Зачем вот только?

«А разве это что-то даст?» – думает он дальше. – «Какая, в сущности, разница – из воздуха сил вы все равно не вынем, а дать бой вдали от берега или вблизи – ничего не меняет» Задумавшись, Бриваэль рисует кораблик на полях. Как раз – из тяжелых боевых. Паруса надуты ветром, волны гневливо кипят у бортов, на носу – маленькая фигурка, взмахом руки указывает вперед. Подумав, добавляет кораблику флаг – но отчего-то рисует не герб страны на нем, не рыцарский придворный, и даже не клановый – а свой личный, Бриваэля Мааркана. Удивленно хмыкнув самому себе, он вновь погружается в рукописи.

День клонится к вечеру – сегодня за работу взялся он поздновато, а отрываться неохота. Хорошо бы еще свечей зажечь – а то уже не хватает трех горящих подле стола. Император, наконец, решает, что действительно, хорошо бы добавить света, да только слуг звать не хочется. Встает – и на краткий миг ловит неприятное чувство головокружения. С досадой тут же вспоминает, что не допил с утра кубок с зельем – так и оставил на столике, когда с Эдереном говорил перед его отъездом. Головокружение проходит – но почему-то все, видимое вокруг, начинает казаться Бриваэлю совершенно плоским, едва прорисованным, как те картинки в рукописях. Нет стен, гобеленов, полок с книгами, нет и буйно разросшихся плетистых роз, нахально лезущих в приоткрытое окно – весь мир вокруг стал лишь набором скупых росчерков туши на темноватой бумаге, а слегка еще подтаявшая с левого бока монетка луны в вечернем небе видится болезненно—белым пятном света. Выглядит это все точно неживое, оно настолько пугающе и тревожно, что Бриваэль с усилием трет глаза, встряхивает головой, стремясь прогнать неприятное видение. Почти сразу ему это удается, и вздох облегчения вырывается из груди правителя. Он торопливо зажигает еще свечей – да на беду, ловит краем глаза свое отражение в зеркальном овале на стене. Оно снова кажется ему каким-то неправильным, это отражение, смотреть на самого себя почти неприятно. «Зеркала… повсюду зеркала. Отчего я так любил их раньше?» – Император начинает раздражаться на пустом месте.

– Так, иди спать, тоже мне, нашел время пересматривать собственные вкусы – уработался снова до шмыгающих синих кошек перед глазами, и еще что-то ворчит, – говорит он сам себе вслух. Тон он хочет придать своему голосу ироничный, но тот выходит бесконечно усталым и словно севшим.

Задумчиво посмотрев на только разгорающиеся огоньки свечей, Бриваэль решительно гасит их, оставляет только одну – и направляется в спальню. Кубок, в котором он чаял найти остатки зелья, отчего-то оказывается пустым. «Или я таки все допил? Хм-м-м… Ладно, пусть так. Главное, завтра не забыть!»