К наступлению ночи мы добрались до столицы. Ни один проблеск света не мелькнул на горизонте. Но затем деревья и дома внезапно нас окружили. Днём эти места похожи на Балканы. Но горы Эльбурса, занимающие половину небосклона, придают удивительное очарование выходящим на них улицам.

Тегеран, 3 октября. – В английском клубе мы застали Крефтера80, ассистента Герцфельда81 в Персеполе, занятого беседой с первым секретарём американского консульства Уодсвортом82. Секрет, который сильно волновал их обоих, а потому недолго оставался в тайне, заключался в том, что за время отъезда Герцфельда за границу Крефтер нашёл несколько золотых и серебряных дощечек, повествующих об основании Персеполя Дарием. Он вычислил их местоположение при помощи абстрактной математики; и вот дощечки лежали внутри каменных ящиков, найденных во время раскопок. Довольно неохотно он показал нам фотографии: археологическая ревность и подозрительность читались в его глазах. Герцфельд, похоже, приобрёл Персеполь в частную собственность и теперь запрещает там фотографировать.

Сегодня днём я был у Мирзаянца, миниатюрного и вежливого пожилого джентльмена. Мы сидели в его кабинете с видом на круглый пруд и сад, полный посаженных его руками петуний и герани. Мирзаянц – депутат от армянской колонии Джульфы под Исфаханом, к тому же перевёл на армянский язык «Корсара». Байрон сентиментально почитаем его народом за упоминание армянского монастыря в Венеции. Мы заговорили о войне, о том, что большинство персов ставят свои деньги (как в прямом, так и в переносном смысле) на Центральные державы83. Не имея никакого представления о морской мощи, они даже не представляют себе, какой ущерб может нанести Англия отдалённой на 200 фарсахов84 Германии. Мирзаянц был более дальновиден:

«Я часто рассказываю людям следующую историю. Однажды я путешествовал из Басры в Багдад и ненадолго остановился в гостях у одного шейха, который делал всё возможное ради моего удовольствия. Он был богатый человек, а потому дал мне прокатиться на прекрасной серой кобыле, которая гарцевала и брыкалась, в то время как сам он, не спеша, ехал рядом на еле ступающей вороной лошади. Тогда я спросил его:

– Почему ты дал мне прекрасное животное, а сам едешь на кляче, которая хуже побитой собаки?

– Ты думаешь, что моя лошадь никуда не годится? – ответил шейх. – Давай устроим скачки.

Первые четверть мили я мчался впереди. Наконец оглянулся.

– Давай, давай, – прокричал шейх, взмахнув рукой.

Я поскакал дальше. Через некоторое время шейх начал меня догонять. Я хорошенько подстегнул свою лошадь, но всё было напрасно. Вороная кобыла пронеслась мимо, казалось, еле переступая копытами.

Так я отвечаю людям, что серая кобыла – это Германия, а вороная – Англия».

Голхак (4500 футов), 5 октября. – Утро лени. Деревья затеняют камышовые шторы лоджии. Горы и голубое небо проглядывают сквозь деревья. Ручей бежит с холмов в выложенный голубой плиткой бассейн. «Волшебная флейта» звучит из граммофона.

Здесь будто тегеранский Шимла85.

Сумку из Багдада я получил спустя две недели из рук офицера военно-воздушных сил, принимавшего участие в эвакуации ассирийцев. Он рассказал о том, что если ему или его сослуживцам приказали бы бомбить ассирийцев, о чём велась широкая дискуссия, то они, без сомнений, подали бы рапорт об отставке. Аэродром возле Мосула, где они приземлились, был усеян трупами с простреленными гениталиями; хоронить убитых пришлось британцам. С подветренной стороны деревни также распространялось жуткое зловоние, напомнившее старшим офицерам о событиях мировой войны. Военные сделали фотографии массового убийства. По возвращении в Багдад снимки у них конфисковали и приказали хранить молчание. Как и любой человек, офицер был в ярости от возмущения, когда речь зашла о сохранении лица Британской короны путём сокрытия ужасных изуверств.