– Готов! – и Антоний ударил себя кулаком в грудь. Не сильно, но веско.

– Какой горячий настрой, – проговорил Кирилл, и на мгновение Антоний задумался, а не перегнул ли палку? – Меня радует твоя горячность. Молодость именно тем и хороша, что ты не даёшь себе времени и возможности подумать. Совершаешь поступки и становишься героем. Старость уже не та. Прежде, чем сделать шаг, подумаешь сто раз, а если не найдёшь ответа, поостережёшься делать этот шаг.

– Ваше преосвященство, в этом есть мудрость, – подлизал жопу клирик, однако Антоний и с тем, и с другим согласился.

– Какой у тебя рост, юноша? – спросил верховный архиепископ, и Антоний ощутил острый взгляд волка.

– Сто девяноста два сантиметра, ваше преосвященство.

– Ты медведь, – продолжал Кирилл.

– Да, – коротко отозвался Антоний.

– Я вижу в тебе и силу, и стать. Тебя будто слепили. В Византии есть медведи, но ты развит по-другому. Русы они есть русы, сила неимоверна. Как ты относишься к Византии, брат Антоний?

– Это моя родина. Здесь моё сердце. Я родился в Светлорусийском государстве, но в три года с матерью переехал в Османию. А позже уже в Византию. Два дня назад моей матери не стало, но для себя я давно решил, что останусь здесь. Здесь будет моя родина. Византия – моя страна. – И он снова пылко ударил себя в грудь кулаком. Чуть грудную клетку не сломал.

– Соболезную о матери твоей. Единый Бог наш Всемогущий принимает каждую заблудшую душу и прощает ей грехи, если она исповедалась перед смертью.

– Да, – нагло, не краснея, соврал Антоний.

– Мне твой настрой нравится, – повторил верховный архиепископ, и Антоний не мог сказать, рад на самом деле он был его горячности или нет. – Что помнишь о Русии?

– Ничего. Мне было три года. Моя память пуста. Османия оставила тоже неприятный след.

– Но тут ты проживал с матерью в лачуге, – вступил в разговор клирик.

– Здесь я нашёл место, где служу богу. Меня приняли в крестоносцы и не спросили с меня за это ни гроша. Мне дали еду и крышу, отдельную от той, где проживала мать, мне дали одежду и будущее.

Некоторое время священники молчали, и Антоний тоже молчал. Сейчас он был уверен, что не перегнул, ему казалось, что они смотрели друг на друга и молча совещались.

– Ты когда-нибудь участвовал в «живой охоте»? – вдруг спросил клирик. Как будто они не знали ответ на этот вопрос. Знали, конечно, просто проверяли.

Антоний ответил сразу:

– Да. Три года назад.

– Значит, ты должен понимать, что это такое и помнить правила охоты.

– Я помню и понимаю.

И снова клирик замолчал, и Кирилл не думал вступать в разговор вновь. Антоний ждал, а потом клирик разрешил ему встать и позволил идти. Уже выйдя в коридор, Антоний вынужден был остановиться. Его провожатый вышел следом за ним и опять повёл по богатому коридору, затем по лестнице и террасам, после остановился во дворе и подозвал послушника. Тот бросился к нему, словно верная собачонка. Посмотрел блестящими глазами, наверное ожидал косточку.

– Завтра за тобой придут. Сейчас иди отдыхай. И ночью тоже, – сказал Антонию священнослужитель.

– Прошу прощение, у меня сейчас тренировки, – осмелился высказаться Антоний. Нет, он не боялся, просто решил таким образом уточнить. А то мало ли, придёт сейчас в храм, а Старший на него насядет. А ему вроде как сам верховный архиепископ разрешил отдохнуть.

– Что я сказал, то и делай, – важно ответил клирик, затем махнул рукой и, развернувшись, пошёл прочь. Послушник провёл Антония до ворот, затем быстро удалился. Да, сюда Антоний приехал на коне, а отсюда пойдёт пешком. Впрочем, теперь торопиться было некуда, да и солнце спряталось за тучами. С моря задул лёгкий ветер, обещая дождь.